– Все прошло легко…  – Маша стояла на эскалаторе, бегущем к перрону станции «Дзержинская», – священник не успел и слова сказать…  – помня об осторожности, она не собиралась болтаться по Москве:

– Надо доехать до «Комсомольской» и сесть на кратовскую электричку. Я только куплю на вокзале пирожки, дядя их любит…  – в записке, не упоминая, где находятся они с Машей, герцог предупреждал посольство о готовящейся акции в ночь с субботы на воскресенье:

– Сегодня пятница, двадцать седьмое…  – бросив взгляд на набитый утренним людом соседний эскалатор, Маша застыла, – это он, он…

Сдвинув на затылок серую кепку, кусая пирожок, он читал сложенную вчетверо газету. Маше отчаянно хотелось протянуть руку к кузену:

– Я могу его коснуться, – поняла девушка, – мы совсем близко…  – у входа на эскалатор, рядом с будочкой дежурной, расхаживал милиционер. Маша сжала пальцы в кулак, сердце зашлось болью:

– Пусть он посмотрит на меня, пожалуйста…  – зашипели открывающиеся двери поезда, он вскинул серо-зеленые глаза. Пирожок полетел под ноги толпе, газета упала вслед. Расталкивая людей, не обращая внимания на ругань, Генрих ринулся вниз по идущим на подъем ступеням:

– Это девушка с «Охотного ряда», только она по-другому одета. Она смотрела на меня так, словно она меня знает…  – вылетев на платформу, он увидел красные огоньки уходящих в разные стороны поездов. Чья-то рука, тронув его за плечо, нахлобучила на голову кепку:

– Ничего, – добродушно сказал пожилой милиционер, – шарик круглый, парень. Вы непременно встретитесь, кем бы она ни была…  – пробормотав: «Спасибо», Генрих побрел к эскалатору.

Чай из медного самовара пили за круглым столом антикварного ореха. На рассохшихся половицах веранды лежали пожелтевшие сосновые иголки. Суббота выпала ясной, немного пригревало солнце. Голубое небо над Москвой-рекой расписали белые следы самолетов. Городская навигация закончилась, но неподалеку от пышного здания Речного Вокзала, на воде еще суетились буксиры, шли груженые баржи. Густи приехала на дачу именно по реке.

Прощаясь с ней, усаживая ее в такси, Александр шепнул:

– У меня есть твой прямой номер. Я тебе позвоню, сделаю вид, что я из книжного магазина. Я скажу, когда можно забирать твой заказ. Встретимся у третьей колонны в это время…

Карман твидового жакета Густи жгла записка, полученная девушкой на утренней мессе в костеле святого Людовика. О свернутой трубочкой бумажке, вырванной из школьной тетрадки в клетку, о ровных рядах цифр пока никто не знал. Густи не показала записку коллегам из отдела внутренней безопасности, не позвонила в Лондон, тете Марте. Выбраться из посольства оказалось легко. Густи объяснила свое отсутствие именно необходимостью забрать заказ из книжного магазина на улице Горького:

– Я еще загляну в Пушкинский музей, – сказала она в столовой, – в «Вечерке» пишут, что там хорошая выставка…  – Густи произносила русские названия с немного щегольской небрежностью:

– Лучше меня по-русски в посольстве никто не говорит, – поняла девушка, – даже выпускники Оксфорда с Кембриджем…  – товарищ Котов, как он представился Густи, похвалил ее словарный запас:

– У вас милый акцент, леди Кроу, – улыбнулся он, – похож на прибалтийский…  – Густи много раз видела его фотографии:

– Наум Исаакович Эйтингон…  – она незаметно сглотнула, – он же Кепка. Тетя Марта говорила, что его арестовали вместе с Берия…  – Густи не ожидала, что Эйтингон назовет ей свое настоящее имя:

– Понятно, что Александр его знает…  – жених, как о юноше думала Густи, не выпускал ее руки, – Эйтингон кадровый разведчик, он начинал работать с Дзержинским, он ментор Александра…  – Густи велела себе забыть о тете Марте и бабушке Анне:

– Если я вызову подозрения Эйтингона, со мной случится то же самое, что с мистером Мэдисоном. Даже Александр меня не защитит…  – Густи не хотела улетать из Москвы трупом в багажном отделении самолета:

– Только сначала меня выдоят с помощью фармакологии…  – она так и не знала, что именно рассказал Мэдисон русским:

– Но Набережная переведена на режим повышенной опасности, – в чашках тонкого фарфора плескался рубиновый чай, – они могут знать о тете Марте со слов Мэдисона…  – глядя на довольное лицо Эйтингона, Густи решила, что ни в какой тюрьме он не сидит:

– Александр сказал, что его реабилитировали. Должно быть, его и не арестовывали после смерти Сталина…  – черная «Волга» привезла Густи и Александра на пристань напротив Нескучного Сада. Завидев у причала катер, девушка ахнула:

– Я никогда еще не…  – в Лондоне Густи только краем глаза видела суда, проносящиеся по Темзе:

– Тетя Марта катала всех в Плимуте на яхте, – недовольно подумала девушка, – а меня засадила за отчет. Александр вовсе не немец, он русский. Русские умеют ухаживать за женщинами…  – он бережно помог ей спуститься в катер:

– Четверть часа и мы на месте…  – юноша сам встал к штурвалу, – погода сегодня отличная, любовь моя. Товарищ Котов ждет нас к чаю…  – судя по закрытой территории дачи, Наум Исаакович Эйтингон далеко не бедствовал. Густи понимала, почему товарищ Котов представляется именно так:

– Мы все разведчики…  – она наконец почувствовала, что ее принимают всерьез, – это привычка, он не может иначе…  – Эйтингон сам хлопотал у стола:

– Я, милая Августа, живу анахоретом…  – у него был уютный английский язык, – можно сказать, героем викторианского романа…  – увидев на столе пожелтевший томик авторства бабушки Вероники, девушка удивилась:

– Вы читаете ее книги! Я бы никогда бы не подумала…  – товарищ Котов погладил обложку:

– У меня, пожалуй, единственная в СССР коллекция таких романов. Очень успокаивает, моя милая леди…  – Густи поняла:

– Если бы я не знала, кто он такой, я бы подумала, что он аристократ. У него старомодные привычки, сейчас никто себя так не ведет…  – товарищ Котов попросил разрешения поухаживать за девушкой:

– Мой юный друг не обидится…  – хозяин дачи подмигнул Александру, – он видит вас почти каждый день. Ко мне такие прелестные создания не заглядывают, зачем я им нужен…

Книга оказалась знакомым Густи романом из жизни, как говорилось в предисловии, опасной секты анархо-нигилистов. Бабушка Вероника свалила в одну кучу Маркса, Гарибальди и русских революционеров, но читался роман лихо:

– Британская аристократка влюбляется в столяра, участника покушения на царя, – вспомнила Густи, – он бежал с эшафота, добрался до Лондона…  – до Лондона добралась и русская охранка. Офицер Третьего Отделения, притворяясь рабочим, завел роман с аристократкой:

– Она разоблачает мерзавца, выносит ему смертный приговор и сама его казнит. Потом она уезжает в Россию вслед за возлюбленным, готовить еще одно покушение на монарха…  – в эпилоге аристократка и столяр, получившие пожизненную каторгу, соединялись на поселении в Сибири:

– Бабушка Вероника немало поговорила с тогдашней бабушкой Мартой…  – Густи скрыла улыбку, – видно, что она знает, о чем пишет. Но меня не ждет никакая Сибирь, я стану женой Александра…  – она видела сходство юноши с младшим братом:

– И с тетей Мартой тоже, он ее кузен. Не случайно она мне показывала рисунок, Александр известен на Набережной…  – Густи ожидала от Эйтингона вопросов о работе посольства, однако пока чай оставался только чаем. Товарищ Котов вынес на веранду яблочный пирог:

– Я на досуге пеку, – он мелко рассмеялся, – люди нашей профессии, осев на месте, становятся отличными хозяевами. В странствиях тоскуешь по спокойствию…  – он обвел рукой веранду, – по уюту…  – Густи подумала о младшем брате:

– Стивен не подозревает об Александре, – девушка разозлилась, – семья, то есть тетя Марта, от него все скрывает. Она эгоистка, она думает о собственной безопасности. Ей наплевать, что Стивен имеет право услышать о брате. Ей на всех наплевать, она пройдет по трупам, чтобы добиться цели… – за чаем Густи слушала рассказы товарища Котова о сражениях в Испании и за Полярным кругом: