Иоганна затошнило, подросток захлопнул папку матери:

– Генерал Вольф знает правду, но я ему доверяю. Больше ничего никому знать не стоит…  – он не сказал генералу и об отце Магдалены:

– Какая разница, – вздохнул мальчик, – все равно Магдалены больше нет…  – у него не осталось даже фотографий семьи:

– Только такие, – он рассматривал истощенное лицо отца, – но это даже лучше. Я попрошу генерала, мне сделают копию снимка…  – Вольф серьезно сказал:

– Твой покойный отец был антифашистом, милый. Я уверен, живи он на востоке, он бы перешел из социал-демократов в коммунисты. Ты должен гордиться им, Иоганн, а это…  – Вольф махнул в сторону папки Гертруды Моллер, – это закрытая страница нашей истории и твоей жизни, Иоганн. Беглые нацисты тебе больше не страшны, ты начинаешь, так сказать, с чистого листа…

Вольф обещал отправить его на все лето в лагерь на побережье:

– На острове Рюген, – объяснил генерал, – там собирают лучших из лучших комсомольцев. У вас будут флотские инструкторы, вас научать нырять с аквалангом, ходить под парусом…  – он добавил:

– Ты все это умеешь, но ты познакомишься с новой, социалистической молодежью, подружишься с будущими товарищами…  – Вольф добавил:

– Не забрасывай языки…  – он похвалил Иоганна за хорошее знание английского и французского, – я тебе пришлю из Берлина русские учебники. В лагерь приедут гости из СССР, тебе помогут на занятиях…  – Иоганн открыл рот. Генерал улыбнулся:

– Если ты хочешь стать военным моряком, то надо начинать с нахимовского училища, товарищ Брунс…  – узнав, что в СССР он сможет, даже в его возрасте, стать курсантом, Иоганн приободрился:

– Русский язык сложный, но я справлюсь, – обещал себе Иоганн, – и может быть, я хотя бы так искуплю то, что она… Моллер, делала во времена нацизма…  – решительно сняв крестик, Иоганн спрятал его среди страниц Жюль Верна:

– Все это в прошлом, – он посопел, – церковь никак не боролась против Гитлера. Священники проповедовали под нацистскими флагами, только немногие из них отважились противостоять режиму. Если бы не левые, не коммунисты, Германия бы окончательно погрязла во тьме…  – услышав его просьбу о фотографии, Вольф забрал папки:

– Разумеется, – отозвался генерал, – я тебе все отправлю вместе с учебниками. Помни, Иоганн, ты немец. Наша страна, наш народ, скоро станут едиными и неделимыми, под знаменем социализма…  – у Вольфа были большие планы на парня:

– Из него вырастет отличный офицер, комсомолец, коммунист. Его опыт жизни на западе нам очень на руку, как и с товарищем Рабе…  – в дверь поскреблись, робкий голос местного коллеги позвал:

– Товарищ генерал, на проводе Берлин…  – Вольф велел держать себя в курсе результатов допросов арестованных по делу Каритас. Поднявшись, он подмигнул Иоганну:

– Я сейчас вернусь. Пообедаем вместе, я тебе расскажу об СССР, где я вырос…  – морской капитан деликатно покинул свой кабинет. Выслушав дежурного по управлению, генерал помолчал:

– Я вам перезвоню через несколько минут, – наконец, сказал Вольф, – с соответствующими распоряжениями…  – не кладя трубки, он прислонился к беленой стене. В раскрытое окно доносился запах рыбной солянки с кухни медицинского блока. Он слышал звон каких-то инструментов в перевязочной. Похлопав себя по карманам, Вольф нашел сигареты:

– Это может быть ошибкой, они описывают похожего человека…  – он смотрел на потрепанный плакат: «ГДР – моя страна». Вольф вспомнил смешливый голос Генриха Рабе:

– Меня обрядили в спецовку и каску, то есть каску я и так ношу. Форму художник велел снять и он сделал меня лет на десять старше…  – Вольф тогда хмыкнул:

– Солидней. Ладно, на запад плакат не попадет, а получился ты хорошо…

Трое арестованных, подвергнутых допросу с особыми средствами, рассказали о невысоком молодом человеке, говорившем с берлинским акцентом, посетителе подпольных месс у сестры Каритас:

– Волосы каштановые, с рыжими прядями, глаза серо-зеленые, – Вольф сдержал ругательство, – по имени он не представлялся, но толковал Библию…  – оставалась слабая вероятность того, что Рабе проявил юношеское рвение:

– Он случайно услышал о сборищах, решил туда проникнуть…  – Вольф закашлялся горьким дымом, – но тогда он был обязан подать рапорт, чего он не сделал, а спокойно укатил в СССР…  – по спине пробежал неприятный холодок:

– Если он агент запада, мне такого не простят. Если это недоразумение, я первым перед ним извинюсь, но сейчас рисковать нельзя…  – он быстро набрал номер дежурного:

– Пошлите срочную радиограмму в Москву, – велел Вольф, – лично товарищу Семичастному, от меня…  – выбросив окурок, генерал принялся диктовать.

На борту проржавевшего катера черными буквами написали «Антей». Посудина пыхтела по розовеющей воде канала Грибоедова. Мимо проплыл ободранный, грязно-желтый дом. Кто-то заорал:

– Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…  – замахав полупустой бутылкой, Иосиф нарочито сурово сказал:

– Никакого Пушкина, пока не свернем налево. Кто здесь жил…  – с кормы донесся пьяный голос:

– Она подходит развратной походкой к блюду…  – он кивнул:

– Верно. Только еще…  – Иосиф погрустнел, – веселость нас никогда не покидала. Вот уже пятнадцать лет мы, по мере своих сил, пишем смешные и забавные сочинения и своим смехом веселим многих граждан…  – он вздохнул:

– Ладно. Впереди по курсу, дорогие москвичи…  – Павел встрял:

– Собор Спаса на Крови, построенный на месте убийства императора Александра Второго. Тютчев писал о нем:

– Царь благодушный, царь с евангельской душою,

С любовью к ближнему святою,

Принять, державный, удостой

Гимн благодарности простой!

На корме зааплодировали:

– Молодец, – еще одна бутылка пошла по кругу, – в школьных учебниках этого нет, Гудини…  – кличка прилипла к Павлу намертво. Витя Лопатин, выпускающийся из французской спецшколы, разнес прозвище по Москве:

– В Питер оно тоже со мной приехало, – усмехнулся Павел, – ладно, я не в обиде…  – он затянулся американской сигаретой:

– Витька заперся дома и зубрит. Он идет на медаль, но Плехановка серьезный ВУЗ…  – Павлу до поступления на восточный факультет оставался еще год. Ему придали личного куратора, давешнего комитетчика с хорошим китайским языком:

– Учитывая ваши литературные способности, – вспомнил Павел сухой голос, – мы не против, если вы пойдете по журналистской стезе…  – рассказ для «Юности» Павел довольно дерзко посвятил памяти родителей:

– Комитет промолчал, – горько подумал он, – наверное, товарищ Котов, кем бы он ни был, действительно мертв…  – Павлу все равно казалось, что гэбист не мог быть его отцом:

– Аня пока ничего и не нашла в архивах синагоги, – он бросил взгляд на дерматиновую папку с золоченой надписью: «Участнику межвузовской конференции по истории искусств», – но они с Надей хотя бы знают имя отца…  – на папке резали перочинным ножом колбасу.

Павел ухватил оставшийся хвостик, перетянутый скобкой:

– Между прочим, – громко сказал он, – Гудини ладно, но я не школьник, а студент профессионального училища…  – ленинградцы засмеялись:

– Кроме твоих сестер, больше здесь девушек нет. Обещаем молчать, если таковые появятся в компании. Но с твоими талантами ты давно мог нарисовать себе другую дату рождения…  – о документах Бергера знали, как думал об этом Павел, только на теневой стороне его жизни. Он несколько раз выполнял заказы Аркадия Петровича, как выражался о работе старик:

– Его поставили смотрящим вместо покойного Алексея Ивановича, – окурок, зашипев, упал в воду, – я пока тружусь в тех кругах, что называется, на имя…  – комитетчики не возражали против их визита в Ленинград, или Питер, как говорили местные ребята:

– Аня действительно участвует в конференции, Надя сделала вид, что хочет подготовить экскурсии по городу, а я отговорился необходимостью посетить музеи…