– Она приподняла маску, – вспомнила девушка, – мама кричала, так кричала…  – в голове девушки бился отчаянный голос:

– Пышка, Пышка, это ты…  – она не сказала об этом комиссару, как не призналась в том, что ее мать делала во время войны:

– Не имеет значения, – Магдалена отодвинула пустой стакан, – этому тоже не поверят, как не поверили всему остальному…  – врачи пока не давали ей никаких таблеток:

– Из-за консилиума, – поняла девушка, – они не хотят, чтобы лекарства влияли на меня…

Рука затряслась, медсестра внимательно взглянула на нее:

– Она боится, что у меня начнется припадок…  – Магдалена сжала пальцы в кулак, – доктора сказали, что у меня эпилепсия…  – она услышала и о своем навсегда потерянном голосе:

– Говорить вы сможете, – сухо заметил один из врачей, – но о пении придется забыть. Впрочем, какое пение, когда…  – осекшись, он принялся заполнять ее историю болезни:

– Он имел в виду, что я умру в лечебнице, – горько подумала девушка, – но такого не случится. Генрик найдет адвоката, он обеспеченный человек. Он вырос сиротой, он не откажется от меня, я его единственная родня. Мы не виноваты в том, что произошло, мы ничего не знали…

Забрав поднос, медсестра подошла к окошечку в двери. В коридоре раздался какой-то голос, служительница повернулась:

– Брунс, – резко сказала она, – приехал представитель вашего адвоката…  – женщине было брезгливо смотреть на убийцу:

– В старые времена ее бы отправили в особый центр, – медсестра начала карьеру почти тридцать лет назад именно в таком заведении, – один укол и государство избавилось бы от нахлебницы. Во временя фюрера в стране царил порядок, а сейчас у нас нет крепкой руки…  – сальные волосы Брунс свисали из-под косынки, серый халат усеяли хлебные крошки. На лице цвели подростковые прыщи:

– Ей всего шестнадцать, она полвека может просидеть на всем готовом, то есть на наших налогах, – вздохнула медсестра, – и смертную казнь у нас тоже отменили…  – Магдалена выпрямила спину:

– Я знала, знала, – радостно подумала девушка, – Генрик не оставил меня в беде…  – кивнув, она попыталась улыбнуться: «Спасибо, уважаемая фрау».

От ухоженных рук со свежим маникюром пахло жаркими розами. Фрау Майер-Авербах носила костюм серого твида, с серебристой искрой. Пышная грудь натягивала шелк блузки, цвета слоновой кости. Сумка у нее была пурпурная, с небрежным росчерком: «Сабина». Она покачивала носком элегантной, серой замши туфли. Темная прядь шелковистых волос едва касалась бриллиантовой серьги в маленьком ухе.

Взглянув на швейцарский хронометр, она вытащила на свет большой блокнот крокодиловой кожи и отделанный перламутром паркер:

– Это не займет много времени, – громко сказала женщина, – но мне надо остаться наедине, – она слегка замялась, – с нашей подопечной…  – медсестра поджала губы:

– Не положено, уважаемая фрау…  – женщина отмахнулась:

– Мы останемся на виду, только закроем дверь…  – она указала на кабинку для семейных визитов, с разбросанными по вытертому ковру, потрепанными игрушками:

– Все равно, – она поднялась, – пока в приемной нет посетителей с детьми…

Медсестра только что-то пробормотала. Адель простучала шпильками к кабинке. Ненормальная, как она думала о фрейлейн Брунс, покорно последовала за ней. Адель охватила тошнота:

– От нее пахнет вареной капустой и мочой, – девушка сглотнула, – она больше похожа на пугало…  – девушка не поднимала серых, немного покрасневших глаз:

– Когда она к нам пришла, у нее глаза были совсем красные, – вспомнила Адель, – от дыма и от плача. Убив своих родителей и брата, она начала ломать перед нами комедию, шантажировать Генрика несуществующими связями его отца…

Авербах успел позвонить в Лондон, в контору мистера Бромли. Генрик не хотел, чтобы тетя Марта что-то узнала:

– С ее дотошностью она не преминет уцепиться за эту историю, – недовольно подумал Тупица, – она начнет раскапывать подробности последних дней войны. Может быть, покойный дядя Джон ей что-то рассказывал о миссии в Берлин, или она говорила с покойной тетей Мирьям. Ее тогда гнали маршем смерти из Равенсбрюка к побережью, где она и встретилась с дядей Джоном и папой…  – после возвращения из СССР Генрик несколько раз побывал на Набережной:

– Тетя Марта меня чуть ли не наизнанку вывернула, – вспомнил Авербах, – но, кажется, она ни о чем не догадалась. Я не знаю, когда русские завербовали папу…  – так называемый товарищ Матвеев не показывал ему даты на документах, – может быть, это случилось именно в Берлине, после победы…  – теперь Генрик понимал, что вся история о возвращении его отца в Израиль была фальшью:

– В Стамбуле он действительно побывал, его туда привезли русские. Из Турции он добрался до нашей северной границы, но остальное было легендой. Змею ему придали в кураторы, для нее папа, как и дядя Джон, был всего лишь заданием. Но русские не смогли спасти папу от арабской бомбы…  – Генрик был уверен, что мистер Бромли, чтящий интересы клиента, ни словом ни обмолвится тете Марте об их разговоре:

– Он посоветовал твердо стоять на своем, – сказал потом Генрик жене, – это обычное дело. Вокруг знаменитостей всегда вьются сумасшедшие, старающиеся навязаться им в родственники. И ты тоже ничего не говори тете Кларе…

Адель не сомневалась, что матери бы их решение не понравилось:

– Мама посчитала бы нас обязанными спасти несчастную сироту. Но речь идет не о таком человеке, как Пауль. Пауль словно ребенок, он был и останется безобидным. Фрейлейн Брунс обыкновенная умалишенная убийца. Нельзя вводить ее в семью, нельзя поддаваться на грязный шантаж…

Рядом с кабинкой болталась медсестра, дежурящая в приемном покое:

– Она еще и уши навострила, – поняла Адель, – ладно, я не собираюсь вести с Брунс долгие разговоры…  – чиркнув что-то в блокноте, она заметила, что Брунс открыла рот:

– Вы действительно наняли мне адвоката, – обрадованно сказала девушка, – спасибо вам, большое спасибо…  – из разговора со Штрайблем Адель уяснила, что он тоже не намерен защищать Брунс:

– Я кое-что слышал о деле, – признался адвокат, – судья выдал ордер на запрет публикаций в прессе, но новости в нашей среде путешествуют быстро…  – о подробностях дела Штрайблю рассказал его бывший подчиненный, адвокат Краузе. Штрайбль с аппетитом жевал мильфей:

– Говоря откровенно, фрау Майер-Авербах, – он смахнул крошку с лацкана костюма, – ни один приличный адвокат за ее защиту не возьмется. Денег в этом нет, славы тоже…  – юрист развел руками, – в общем, ни одной причины для работы…  – он отпил кофе:

– Но дело и не дойдет до суда, ее признают сумасшедшей…

Адель оставила мысли о том, что фрейлейн Брунс может оказаться сестрой Генрика:

– Я зря сюда приехала. Она похожа на Генрика, но это ни о чем не говорит…  – ее голос дышал холодом:

– Никакого адвоката мы не нанимали и не собираемся, – Адель бросила блокнот с ручкой обратно в сумку, – прекратите преследовать моего мужа, фрейлейн. Вы преступница и предстанете перед судом, а если нет…  – Адель встала, – то вы никогда не покинете стен этой лечебницы…  – Магдалена не успела ничего сказать. Шпильки женщины простучали по полу приемной. В раскрытой двери кабинки появилась мощная фигура медсестры:

– На выход, Брунс, – скомандовала она, – время свидания закончено…  – Магдалена, пошатываясь, брела перед служительницей обратно по лестнице в подвал:

– Свидание закончено, все закончено…

Замигала красная лампочка, железная дверь отъехала в сторону. Сгорбленная спина в сером халате исчезла в сумрачном коридоре закрытого отделения больницы

Начальник Главного Управления Разведки Министерства Государственной Безопасности ГДР, генерал Маркус Вольф с аппетитом кусал свежую булку с луком и маринованной селедкой. В фаянсовой мисочке дымился рыбный суп: