– Больше радиостанция в эфире не появлялась. Напоминаем, что восстание началось вчера утром, после объявления о повышении цен на продукты питания и сообщения руководства завода об одновременном повышении норм выработки. В нашей студии член юридической коллегии Линкольнс-Инн, специалист по трудовым спорам, адвокат, мистер Во…  – треск стал оглушающим. Иосиф выключил приемник:

– Баррикады…  – хмыкнул Павел, – рабочие могут перекрыть и железную дорогу…  – Аня резко чиркнула спичкой:

– В городе, наверняка, появились войска Комитета…  – в гостиной повисло молчание, – думаю, что к этому времени все…  – сестра кивнула на приемник, – давно закончилось…  – Надя добавила:

– Надеюсь, что парень, выходивший в эфир, скрылся, иначе ему гарантирован расстрел…  – Иосиф ткнул ее под ребра локтем. Надя вздернула упрямый подбородок:

– Еще надеюсь, что среди нас нет доносчиков…  – Аня взглянула на часы:

– Не хочется после такого танцевать…  – Павел заметил разочарованные лица парней, – мы успеем на тот берег до первого развода мостов…  – в передней Иосиф накинул куртку:

– Я вас провожу, – коротко сказал он, – у меня что-то нет настроения веселиться…  – набережная Макарова пустовала, шпильки девушек цокали по булыжнику. Павел оглянулся на здание физического факультета:

– Я дал ей адрес ящика Бергера на почтамте…  – он хотел что-то соврать Марте. Девочка подняла руку:

– Я все понимаю, это ваш творческий псевдоним…  – Павел даже развеселился:

– Можно сказать и так. Если вы что-то услышите о родителях, напишите мне…  – Марта призналась, что не верит в смерть отца и матери:

– Я вижу сны, – тихо сказала девочка, – такое, разумеется, нельзя считать научными сведениями. Я кое-что помню из раннего детства, отсюда и сны. Но моих родителей могли репрессировать и даже после двадцатого съезда не выпустить на свободу. Они физики, их могут шантажировать моей судьбой, заставляя работать…  – Марта вспомнила недоуменное выражение лица Сахарова:

– Он всегда хмурится, просматривая мои вычисления. Но все верно, чему он тогда удивляется…  – она поняла, что не знает своей настоящей фамилии:

– Если бы я знала, – вздохнула Марта, – я бы написала ее в тетрадке для доктора Эйриксена. Может быть, он что-то слышал о моих родителях…  – Марта напомнила себе, что бесполезно ждать письма от физика:

– Папа Миша с мамой Наташей тоже ничего не знают, – горько подумала девочка, – меня к ним привезли с одним именем и чемоданом…  – Марта кивнула:

– Обязательно. Но мне отвечать нельзя, то есть нельзя на домашний адрес…  – девочка быстро нацарапала что-то на листке блокнота:

– Держите, – она вложила записку в руку Павла, – Дворец Пионеров, технический кружок, для Марты Журавлевой…  – она важно добавила:

– Это мой рабочий адрес, пишите туда…  – Павел едва не рассмеялся. Он рассказал сестрам о девчонке, Надя вздохнула:

– Бедняжка, еще одна сирота. Но…  – девушка помолчала, – Павел, может быть, твои родители тоже живы и находятся в заключении…  – Аня отозвалась:

– Мне кажется, мать Павла умерла родами на вилле. У нас тогда было много врачей. Но я думала, что это из-за мамы…  – она покусала губы:

– Нет, больше ничего не помню. Только шум океана, выстрелы и твой плач…  – сестра взяла Павла за руку:

– Надя права. Может быть, твой отец еще сидит…  – Павел угрюмо ответил:

– Мне так не кажется. Но я бы хотел увидеть Котова…  – он не собирался благодарить гэбиста, – спросить у него, что стало с моим отцом и матерью…  – он обещал Марте писать:

Забросив пиджак за спину, Павел шел по мосту лейтенанта Шмидта:

– И буду писать. Надо держать уши открытыми. Наши комитетские кураторы могут обмолвиться о Марте. Она тоже под колпаком, учитывая судьбу ее родителей и ее таланты. Катастрофа, держи карман шире. Физиков убрали с дороги, их трупы лежат среди вечной мерзлоты…  – Павел обогнал Иосифа и сестер.

Серая Нева медленно текла на запад, портовые краны ощетинились черными иглами. Полуночное солнце золотилось в куполе Исаакиевского собора. Надя с Аней помахали брату, Иосиф пробормотал:

– Словно девочки-сестры, из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед…  – он покраснел:

– Не обращайте внимания, это сырое…  – Надя уловила:

– К равнодушной отчизне прижимаясь щекой…  – Аня шепнула:

– Так и есть. Равнодушная отчизна, то есть для нас все вокруг…  – она повела рукой, – совсем не отчизна…  – Иосиф вскинул голову:

– Да, так хорошо. И увижу две жизни, далеко за рекой, к равнодушной отчизне прижимаясь щекой…  – Надя вспомнила о темноволосом мальчике с игрушечным грузовиком, о рыженькой девочке в пышном платье:

– Две жизни…  – ее голос надломился, – да, Иосиф…  – он серьезно кивнул:

– Еще две, Надя, непременно. Сейчас я догоню нашего Гудини…  – побежав за Павлом, он крикнул юноше:

– Послушай, это начало. Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…  – Павел рассмеялся:

– Что это ты о смерти? До нее еще долго, мы все обязательно встретимся…  – он раскинул руки в стороны. Западный ветер бил в лицо, глаза заслезились:

– Только не здесь, – заорал Павел, – слышите, не здесь! Не в Северной Венеции…  – Иосиф толкнул его в плечо:

– Но где еще…  – Павел подмигнул ему:

– В Венеции настоящей. Я уверен, что мы ее увидим…

Надя с Аней спускались по мосту, на перилах мигали лампочки. Они заспешили вниз, к стоянке такси на площади Труда.

В выбитых камнями окнах цеха пылали отблески костров. Танки, введенные в полночь, два часа назад, на заводскую территорию, остановились на внешнем дворе предприятия, не открывая люков. Взобравшись на быстро подкаченную бочку, токарь Сотников заорал:

– Ребята, товарищи! По дороге сюда мерзавцы…  – он протянул руку к танкам, – давили гусеницами мирных граждан, женщин и детей…  – толпа, вернувшаяся с газовой станции, отрубившая от подачи горючего все предприятия Новочеркасска, завыла. Люди ломали и поджигали деревянные ящики. В броню полетели камни и наскоро заполненные бензином бутылки.

В разоренном цеху веяло гарью. Пачка бумаги шлепнулась на перевернутый ящик, рядом с остатками ливерных пирожков и стаканами спитого чая:

– Листовки готовы, Иваныч…  – механик Андрей Андреевич Коркач, уважаемый на заводе человек, ровесник революции, посасывал папироску, – смотри, ребята постарались, словно с радиостанцией, то есть передатчиком…

Слесарь Иван Иванович Мяги, из обрусевших эстонцев, поступил на завод в декабре. В цехах царила текучка. Рабочие, как выражались в фельетонах, летали с предприятия на предприятие. На электровозном хватало уголовников, выпушенных по амнистии к съезду партии:

– Особенно в сталелитейном цеху, – кадровик, отставной майор, вертел паспорт, военный билет и трудовую книжку Мяги, – там кого только нет, и воры и бандиты…  – сначала он подумал, что Мяги тоже сидел:

– Или он из сосланных до войны или после войны…  – эстонец, тем не менее, родился в Сибири, еще в пятнадцатом году:

– Мои родители туда уехали…  – объяснил он с чуть заметным акцентом, – во время столыпинского переселения…  – Мяги оказался белобилетником, по плоскостопию и утерянному подростком глазу:

– После гражданской войны мы с мальчишками баловались, – развел он руками, – бросали в костры гранаты. Меня, дурака, осколком задело…  – последним местом работы Мяги числился Ярославский паровозоремонтный завод:

– Глаз мне не мешает…  – он поправил повязку, – я приноровился, с давних пор…  – беспартийный товарищ Мяги состоял в профсоюзе:

– Я овдовел и решил с дочкой податься ближе к теплу, – он улыбнулся кривыми, почерневшими остатками зубов, – я всю жизнь провел то в Сибири, то на севере, устал я от морозов…

Мария Ивановна, дочка Мяги, тоже, как он, с неполным средним образованием, оформлялась судомойкой в заводскую столовую. Кадровик окинул оценивающим взглядом невзрачного мужичка: