– Пограничники стреляли по лодке. Значит, к штурвалу надо встать мне. Я ответственна за людей в трюме, я должна спасти мальчика…  – большие руки уверенно легли на штурвал. Каритас выправила судно:

– Еще немного, пожалуйста. Парус почти бесполезен, а дизель мы отключили, когда вытащили парня из воды. Еще немного, немного…  – в спину ей ударило что-то острое, горячее. Каритас рухнула лицом на штурвал. Руки женщины не разжимались, удерживая баркас, еще пытаясь вести его вперед.

В свободные от репетиций или выступлений дни Адель с Генриком обычно поднимались только к полудню. На дубовом столе в гостиной блестел антикварный фарфор. Уютно пахло кофе и свежей овсянкой. Адель позволяла себе лишь столовую ложку каши на воде, без соли и сахара. С началом лечения гормонами с их стола исчезли круассаны, кексы и даже фрукты. В Лондоне мать делала для Адели миндальное молоко. На гастролях она ограничивалась черным кофе:

– Она даже избегает сыра с маслом, – Генрик шуршал газетой, – но это пока. Во время беременности надо хорошо питаться…  – в хрустальной вазочке переливалась серебристо-черная иранская икра. Генрик жарил себе ржаные тосты:

– Здесь хорошие пекарни, такие, как в Польше…  – он зевнул, – я еще в Требнице предпочитал именно черный хлеб…  – вспомнив о близнецах, он заметил:

– Смотри, милая, пишут, что на этой неделе в Израиле казнят Эйхмана…  – Адель изучала партитуру:

– Очень хорошо, – рассеянно отозвалась девушка, – туда ему и дорога, мерзавцу. Иосиф ведь участвовал в его поимке…  – Тупица кивнул:

– Скорее всего. Он о таком не распространяется, но именно Моссад вывез Эйхмана из Аргентины в Израиль…  – Генрик вспомнил, что в будущих гастролях по Америке ему потребуется связаться с русскими резидентами, сидящими в Нью-Йорке:

– Ерунда, – хмыкнул он, – наберу номер, поздороваюсь, объясню, что у меня нет никаких новостей. Инге, действительно, не говорил о законченном проекте в Израиле, или о будущей работе в Кембридже…  – свояк и Сабина покинули квартиру рано утром. Доктор Эйриксен вел семинар для аспирантов в университете, Сабина отправилась в арендованную мастерскую:

– Она не хочет нам мешать, – вспомнил Генрик, – швейное производство шумное занятие…  – он оглядел столовую:

– Надо в Кенсингтоне завести такой комод для посуды…  – старинный комод отливал полированным орехом, – вообще можно поменять фарфор. У нас он современный, а у тети Клары и тети Марты на столах сервизы прошлого века…

Больше в газете ничего интересного не было. Генрик, в любом случае, только краем глаза просматривал первые страницы, сразу переходя к рецензиям на собственные выступления, к светским сплетням и новостям театра. Отложив партитуру, Адель сладко потянулась:

– Можно сегодня пообедать в новом ресторане, с террасой на Эльбе, – заметила жена, – главный режиссер оперы его хвалил. И надо заказать билеты в Лондон…  – Генрик свернул газету:

– Первым классом, на следующей неделе. Если бы не твой голос, – он кивнул на укутанную кашемировым шарфом шею жены, – можно было бы взять каюты на лайнере. У нас есть несколько свободных дней, подышали бы морем…  – Адель задумалась:

– Надо поговорить с Инге и Сабиной. Они, кажется, тоже никуда не торопятся…  – сжевав тост с икрой, Генрик блаженно прищурился от яркого солнца:

– Лето меня ждет отличное, – он скрыл улыбку, – сначала я увижу Дору в Москве…  – он не сомневался в триумфе на конкурсе Чайковского. Тупица, правда, не ожидал, что ему дадут первую премию:

– Не с моим израильским гражданством. Но я никогда не откажусь от тамошнего паспорта. Израиль принял меня сиротой, поднял меня на ноги…  – Генрику было важно, чтобы его дети были евреями:

– Поэтому малышка, – он мимолетно подумал о Магдалене Брунс, – всего лишь отдых. Она немка, католичка, с ней ничего серьезного быть не может. Приеду сюда в конце лета, проведу с ней неделю на море, организую ей стажировку в хорошем театре. Больше ничего она от меня не получит. Адель я не брошу, она моя жена, а девицы только развлечение…  – он ожидал, что и сама Магдалена в скором времени заведет другую связь:

– Адели такое не требовалось, она большой талант, но малышке, чтобы пробиться из субреток в премьерши, придется переспать с режиссером или дирижером…  – Генрик предполагал, что у него случится еще много подобных встреч. Он бросил косой взгляд на жену:

– Адель, в общем, не интересуется такими вещами. Я знаю, что ей со мной хорошо, но эта сторона брака для нее не главное. Ей важны деньги и положение в обществе…  – Генрик, тем не менее, не хотел терять жену:

– Девицу для постели мне найти просто, я Авербах. Стоит щелкнуть пальцами, как поклонницы сами разденутся и прыгнут в кровать. Но дело не только в этом. С Аделью я могу разговаривать, она меня понимает. Малышке Магдалене до такого расти и расти…  – Генрик потянулся за золотым портсигаром:

– Я покурю, милая…  – он набросил на плечи свитер, – подумай насчет лайнера. Есть каюты с закрытыми террасами, а морской воздух полезен для здоровья…  – Адель улыбнулась:

– Ты вернулся с побережья отдохнувшим, даже загорел немного. Я тебя таким видела только в Израиле…  – Генрик поднялся:

– Ерунда, она ничего не подозревает, – пронеслось у него в голове – Адель выше этих вещей…  – он спокойно сунул портсигар в карман джинсов:

– Я брал напрокат моторку, – невозмутимо ответил он, – в Израиле нам тоже надо завести катер, вместе с яхтой. У нас свой причал, места для судна хватит…  – в передней затрещал звонок. Адель скорчила гримасу:

– Опять цветы…  – она махнула в сторону пышной корзины роз, – какой-то очередной поклонник…  – розы прислал неизвестный ей доктор юриспруденции Штрайбль, – или твоя поклонница, с блокнотом для автографов наперевес, – поддразнила она мужа. Генрик усмехнулся:

– После фотографий с вечеринки весь Гамбург знает, где мы живем. Сиди, я открою…

Щелкнув замками двери, он даже отступил назад. Спутанные, грязные волосы падали ей на лицо. Она куталась в обтрепанное, не по сезону теплое пальто. Из-под подола торчал край грязной ночной рубашки. На ноге краснел воспаленный ожог, руки она исцарапала. От девушки несло мочой и чем-то кислым, неприятным. Адель крикнула:

– Кто там? Или это доставка, из универсального…  – голос жены оборвался:

– Фрейлейн Брунс, – ахнула она, – фрейлейн Брунс, что с вами…

Девушка, наконец, подняла голову. Серые глаза закатились, обнажив белки, она что-то прохрипела:

– Что с ее голосом, – зачем-то подумал Генрик, – она осипла…  – шея напряглась, она пробормотала:

– Не Брунс, Авербах! Ты мой брат, мой брат…  – девушка попыталась шагнуть в переднюю. Адель встала у нее на пути: «Генрик, – распорядилась жена, – вызывай карету скорой помощи».

В большой студии, в доме, переделанном из бывшего склада гамбургского порта, тоже завтракали поздно. Ветер с Эльбы вздувал шелковые занавески, двери на кованый балкон раскрыли. Внизу сверкала мелкая рябь воды. Кухня отливала новым, американским хромом пузатого холодильника и плиты. На мозаичной плитке прихожей стояли два велосипеда и плетеная корзина для пикников.

Наливая себе кофе, адвокат Краузе улыбнулся. Он не ездил на велосипеде с юношеских лет, однако Хана была настойчива:

– Ты на отдыхе, милый, – весело сказала девушка, – Гамбург не Бонн, не обязательно ходить при полном параде. Твои клиенты тебя не увидят…  – Фридрих поцеловал ее в изящный нос:

– Я вообще-то защищаю людей, которые и на велосипед едва наскребут, – отозвался он, – я занимаюсь интересами рабочих и фермеров, а не выдаиваю деньги из богачей, как мой бывший патрон Штрайбль. Но я согласен, что стоит развязать галстук…  – галстук в Гамбурге Фридрих носил только в оперу и на деловые обеды:

– Однако Хана права, – подумал он, – несмотря на бедноту моих клиентов, они ожидают от меня делового вида. Адвокат вроде врача, у нас тоже есть своя униформа. Немцы есть немцы, они серьезней относятся к человеку в костюме…  – Фридрих оглядел свои джинсы и рубашку: