По дороге из гастронома в покосившуюся пристройку, Маша быстро рассказала герцогу о предполагаемой смерти Ивана Григорьевича:

– Должно, он принял смерть в пещи огненной…  – девушка перекрестилась, – аще мученики времен никонианских гонений…  – услышав о побеге Маши из кельи Князева, о годе, проведенном ей в пустынном житие, как выражалась племянница, Джон понял:

– Отсюда у нее такой говор. Она росла пионеркой, комсомолкой, настоящей советской девушкой, и как все поменялось в одночасье. Верно говорят, что СССР – колосс на глиняных ногах. Он разлетится вдребезги, вернее, из мертвечины появится жизнь, как случилось с Машей…  – племянница рассказала и о Саше Гурвиче:

– Он антихрист, как его дед, Горский, – уверенно заявила девушка, – Господь его накажет. Они убили нашу туристическую группу, чтобы скрыть свои грязные делишки на перевале. На нас испытывали какое-то новое оружие…

Герцог, впрочем, сомневался, что все случилось именно так:

– Операция с группой Дятлова стала дымовой завесой для наших поисков, – спокойно подумал он, – продал нашу миссию Филби, больше некому…  – Джон считал, что ответственность за галлюцинации, случившиеся с ребятами в палатке, несет проклятая магнитная аномалия на плато семи скал:

– Не случайно покойная Констанца интересовалась этим местом, не случайно на нашем родовом клыке выбили дерево с семью ветвями. Знать бы еще, что обозначает рисунок…  – пока ему надо было думать не о Северном Урале, а о предстоящем пути в Москву.

Услышав имя Саши, Джон кивнул:

– Его подсадили в мою камеру в сухановской тюрьме, когда меня привезли в Москву. Он разыгрывал комедию, пытался раскрутить меня на откровенность. Но потом кое-что случилось, меня отправили в другое место…  – он коснулся шрама на месте глаза. Маша тихо отозвалась:

– Я узнала вас даже таким, дядя Джон. В сторожке Ивана Григорьевича папа мне много о вас рассказывал. О вас, о моих братьях, старшем и младшем…  – принеся кисель, Маша присела напротив него, подперев щеку ладонью. Глядя на упрямый очерк подбородка девушки, на высокий лоб, герцог вспоминал покойную сестру:

– Мария словно Виллем, – подумал он, – вроде бы они на своих отцов больше похожи, но от нас, от Тони, в них тоже что-то есть. Тони, Тони…  – он рассказал племяннице о памятнике ее матери на кладбище в Банбери:

– И ей, и Виллему, отцу твоего старшего брата, – добавил герцог, – и всем жертвам нацизма. Когда мы доберемся до Банбери, ты увидишь мемориал, встретишься с отцом…  – он уверил Машу, что Волк выжил и вернулся в Лондон, – с тетей Мартой, с братьями. Виллем инженер, Максим еще учится, но, как твой отец, он тоже станет адвокатом…  – за перегородкой, отделяющей кухоньку от комнаты, что-то шуршало:

– Мать Пелагия нас в дорогу собирает, – шепнула Маша, – я ей сказала, что вы мой дальний родственник. Она ходила к верующим для вещами для вас…  – Джон решил ничего не говорить девушке о случившемся в психиатрической больнице:

– О Кардозо с Ционой я тоже ничего не скажу, то есть скажу Марте в Лондоне…  – вздохнул он, – а про убийства девочке знать не надо. В магазине она вроде ничего не слышала, и хорошо, что так. В конце концов, у меня не было другого выбора…  – у Маши, как выяснилось, тоже не водилось никаких документов. Потянувшись за киселем, герцог почти весело сказал:

– Значит, будем вместе монашествовать на пути в Москву. Столица мне знакома, я там бывал в сорок пятом году, но с твоим отцом мы тогда не столкнулись. Зато я видел тебя на ипподроме…  – Джо предусмотрительно не упомянул о вербовке генерала Журавлева:

– Не надо ей об этом слышать. Правильно папа говорил, то есть слова еще из Библии. Во многих знаниях многие печали…  – из соображений безопасности, Джон не выходил на главные улицы города. На задворках, среди деревянных хибар и дешевых магазинов, афиши о концертах маэстро Авербаха не вывешивали. Мать Пелагия отказывалась читать антихристовы листки, как она называла советские газеты. В домике ничего такого не водилось, а Джону, в его положении, было не с руки было останавливаться у газетных щитов:

– Да и не пишут там ничего интересного, незачем рисковать…  – герцог хлебал тюрю, запивая ее киселем:

– Видел, – повторил он, – ты тогда совсем малышкой была…  – Маша отозвалась:

– Как наша Марта, ее тоже привезли нам трехлетней, в год смерти Сталина…  – ложка стукнула о край миски, герцог поднял голову:

– Марта…  – Маша подлила ему тюри:

– Ешьте, дядя, нам скоро выходить. Марта, моя приемная сестра, – она мимолетно улыбнулась, – ее родители, физики, погибли в ходе опыта на засекреченном полигоне, а Марта выжила. Она только отделалась ожогами на спине, из-за пожара…  – Маша вздрогнула. Единственный глаз, прозрачной голубизны, зорко уставился ей в лицо:

– Расскажи мне все с самого начала, – потребовал дядя.

В тусклом свете осеннего дня бриллианты на змейке заиграли разноцветными огоньками. Во дворе пристройки резкий ветер мотал облетевшие деревья. В прорехах туч виднелось голубое, как глаза Маши, яркое небо. Джон повертел кольцо:

– Я о нем только слышал, – заметил герцог, – получив его от твоей прабабушки, Волк отдал его твоей матери в начале войны. Она уехала на фронт, а кольцо осталось в Куйбышеве…  – Джон вернул реликвию племяннице:

– Спрячь подальше, – велел он, – продавать мы его не собираемся…  – Маша уверила его, что путь до Москвы не станет слишком обременительным:

– Мы остановимся у верующих, – объяснила девушка, – они снабжают деньгами странников…  – Джону было неудобно пользоваться добротой неизвестных людей, но ничего другого не оставалось. С Урала Маша хотела послать тайную весточку в скит, где она обреталась в прошлом году:

– Монахи меня приютили, – объяснила девушка, – вообще я сейчас на послушании…  – она покраснела, – я хотела принять ангельский чин, уйти от мира…  – Маша еще не знала, где лежит ее стезя:

– Сначала мне надо добраться до семьи, – решила она, – там видно будет. Папа обрадуется, что я тоже старообрядческой веры, однако на западе таких обителей нет, но есть православные монастыри…  – дядя тоже считал, что думать о таком рано:

– Нас еще должны вывезти из СССР, – сварливо сказал он, проверяя, как уложены рюкзаки, – не думай, что это простая задача. Даже прорваться в посольство дело серьезное…  – о поездке в Куйбышев речь не заходила.

Взяв у племянницы чистый листок, Джон быстро набросал схему:

– Это наша Марта, сомнений нет. Русские ее спасли, подобрали после крушения. Старшая Марта была права, катастрофа самолета Констанцы дело рук СССР. Но если так…  – он постучал карандашом по бумаге, – то и сама Констанца может быть жива. Те, кто мертвы, живы…  – он вспомнил завывание метели на плато семи скал:

– Я тоже видел галлюцинации, – вздохнул Джон, – и фон Рабе действительно оказался жив. Но это ерунда, на такое не стоит обращать внимания. Хотя русские могут держать младшую Марту в заложниках, шантажировать Констанцу ее жизнью…  – он понимал, что их появление в Куйбышеве будет означать арест и немедленный расстрел для него самого:

– Журавлев не сломается, даже если я у него на глазах приставлю пистолет к виску Маши, – горько понял герцог, – речь идет о его собственной жизни. Он не отдаст мне Марту. Вместо этого он немедленно побежит в Комитет. И я не собираюсь менять Машу на Марту…  – у Джона не поднялась бы рука оставить племянницу в СССР:

– Она сама никогда на такое не пойдет…  – он искоса взглянул на девушку, – хотя, заведи я об этом речь, она бы согласилась. Она совестливая девушка, в своего отца…  – по мнению Джона, Волк не отпустил бы дочь ни в какие обители:

– Да и не надо ей туда, – хмыкнул герцог, – она призналась, что хотела постричься и уйти в леса, ближе к границе. Она собиралась вырваться из СССР. Пусть учится, получает диплом, выходит замуж. За Мартой мы сюда еще вернемся…  – герцог поправил себя:

– Кто-то другой вернется. Я выйду в отставку после дебрифинга, и уеду в Банбери. Буду выращивать розы и катать Полину на барже. Но Марту нельзя оставлять здесь, у нее есть брат, есть семья…  – он так и сказал племяннице. Маша кивнула: