– Верно, дядя. Марте, наверное, никогда не откроют правды о ее родителях, то есть всей правды…  – герцог подумал:

– Я тоже кое-что утаил от Маши, я не рассказываю ей всего о покойной Тони. Хотя, как говорится, пусть мертвые спокойно спят в своих могилах…  – он хотел продумать операцию по вывозу Марты из СССР по дороге в Москву. Джон вскинул на плечо рюкзак:

– Присядем на дорожку, как у вас принято…  – он поймал себя на том, что его акцент стал почти незаметен:

– Наловчился я здесь, – одобрительно подумал Джон, – хотя в больнице я больше мычал, чем говорил…  – мать Пелагия ждала их на крыльце, с самодельной кошелкой:

– Здесь хлеб, – деловито сказала она, – мед в сотах, чаю я вам завернула. Иван Иванович…  – она взглянула на Джона, – присматривайте за Марией, она девушка молодая. И семью найдите, сие дело святое…

По словам Маши, она честно призналась бывшей игуменье, что ее родные давно покинули СССР. Герцог кивнул:

– Непременно. Вам спасибо, матушка, за все…  – пожилая женщина отмахнулась:

– Сие дело богоугодное. Будьте осторожны, антихристам на глаза не попадайтесь…  – женщины обнялись, игуменья перекрестила Машу:

– С Богом, да хранит вас Иисус на пути вашем…  – тучи разошлись, солнце блеснуло в подернутых ледком лужах. Джон с Машей хотели добраться на городском автобусе до окраины Новосибирска:

– Там сядем на автобус дальний, или проголосуем на шоссе, – заметил герцог, – в центре нам появляться не след…  – лед хрустел под ногами, лицо обжигал холодный ветер. Пройдя через дворик, он обернулся. Игуменья не опускала руки, осеняя их крестным знамением:

– Как у Федора Петровича на мече сказано, – вспомнил Джон, – и да поможет нам Бог. Поможет, непременно…  – помахав матери Пелагии, он забрал у племянницы кошелку:

– Пошли. Путь у нас впереди долгий…  – нырнув в дырку в углу покосившегося забора, они исчезли из вида.

Отправляясь в театр, Саша Гурвич захватил с собой мощный цейсовский бинокль.

Заранее изучив зал, он выбрал для поста наблюдения ложу осветителя. Яркие прожекторы дышали жаром, однако Саша был уверен, что здесь его никто не заметит. Он не хотел появляться за кулисами, где Куколка, с другими участницами, готовилась, как говорилось в программе, к музыкальным подаркам народов советской Сибири. У маэстро Авербаха имелась персональная комната отдыха, однако Саша пока не собирался попадаться Моцарту на глаза:

– Береженого Бог бережет, – хмыкнул он, – вряд ли мои снимки оказались в руках британцев, но вдруг Викинг где-то видел мое фото, или получил мое описание…  – насколько видел Саша, доктор Эйриксен, в хорошем сером костюме, при галстуке, рассеянно листал программу торжественного концерта, отпечатанную на двух языках.

Из партера убрали ряды кресел красного дерева, и настелили танцевальный пол. Джаз-оркестр Филармонии пока не занял свои места, но Саша помнил порядок танцев наизусть:

– Вальс Шостаковича, венский вальс, старые танго. После выступления Куколка переоденется, выйдет в зал…  – он ожидал приглашения Надежды Наумовны за центральный стол. Партер блестел бутылками шампанского на крахмальных скатертях, переливался шелком концертных платьев, драгоценностями женщин. Пока оркестровую яму занимали музыканты из оперы. Концерт начался отрывками из «Пламени Парижа» и будущей премьеры театра, ожидающейся к новому году оперы «Огненные годы», по либретто товарища Королёва. Саше понравился дуэт Горского и ткачихи Кати, в сени декоративной баррикады на сцене:

– Музыка отличная, – хмыкнул он, – исполнение тоже. Театр здесь знает свое дело…  – Катю пела сопрано, молодая девушка, едва окончившая консерваторию:

– Моцарт на нее не клюнет, – судя по лицу маэстро, он откровенно скучал, – в Лондоне у него есть сопрано выше рангом…  – сам Авербах играл отрывок из «Оды к радости» Бетховена, с оперным хором, и «Революционный этюд» Шопена. Между выступлением маэстро и подарками народов Сибири ожидалось горячее.

Саша справился по карточке в кармане пиджака:

– Закуски мы, то есть они, съели. Копченый омуль, строганина, холодные куропатки, сибирские соленья, салат с крабами и гребешком, салат из папоротника. Теперь уха на байкальской воде, запеченная оленина с брусникой и муксун на гриле…  – на десерт подавали торт из черемуховой муки с кедровыми орешками, под медовым сиропом и трио сорбетов, как указывалось в меню, из морошки, облепихи и таежных трав. Саша сжевал завалявшийся в пиджаке огрызок заветренной вафли:

– Разумеется, еще сибирская водка, домашние наливки и настойки, грузинское вино…  – сибирского вина не существовало, однако, судя по бутылкам на столе, свояки, Моцарт и Викинг, отдали должное и грузинскому:

– Водку они тоже пили, – Саша взглянул на часы, – сейчас Моцарт переоденется, выйдет в зал…  – он не боялся, что музыкант заглянет в комнату девушек. По данным наблюдения, Авербах не любил долго торчать за кулисами, но, на всякий случай, участниц концерта сопровождали надежные работницы женского отделения городской тюрьмы:

– Надежда Наумовна должна стать для него мечтой, видением…  – Саша перевел бинокль на сцену, – сейчас он не должен видеть ее в чулках. Я-то видел, – усмехнулся Саша, – и без чулок тоже. Ладно, она не дура, она поведет себя так, как надо…

После нескольких дней в компании, как надеялся Саша, маэстро, Куколку везли на вечеринку симпозиума физиков, в Академгородок. Всю операцию точно рассчитали, основываясь на взятых в Москве анализах девушки. Через недели две, как смешливо думал Саша, они должны были услышать хорошие новости. Пошарив по карманам, он отыскал еще один огрызок:

– Потом она отсылает Моцарту благородное письмо и пропадает из поля зрения…  – номер Моцарта оборудовали и записывающей техникой:

– На всякий случай, – Саша пожалел, что в ложе нельзя курить, – фото, как и снимки из комнаты Викинга в Академгородке, нам еще пригодятся…  – судя по полученным данным, оба скучали по женам:

– Или вообще по женщинам, – Саша вытер губы платком – ничего, скоро у них появится девушка…  – Куколка должна была, поломавшись, согласиться на ухаживания Викинга:

– Насчет маэстро ничего не говорите, – велел ей Саша, – не волнуйтесь, господин Авербах не признается родственнику в своих развлечениях…  – он отпил из фляги остывшего кофе. Вафли остались у Саши в кармане после сегодняшнего заседания в местном комитете. Несмотря на все усилия, 880 так пока и не наши. По слухам, Москва была чрезвычайно недовольна нерасторопностью новосибирцев:

– Хотя вообще это вина его лечащего врача, – хмыкнул Саша, – и больницы, где он обретался…  – о бывшем местонахождении 880 им, разумеется, ничего не сообщали, – они уверяли, что мистер Холланд, неизлечимый идиот, не представляет никакой опасности…  – каждый день шли дожди, тайгу вокруг города развезло. Поиски в лесах ничего не дали:

– Три дня миновало, – Саша вздохнул, – он давно на пути к китайской границе…  – по их мнению, 880 нечего было делать в Москве:

– О Невесте он ничего не знает…  – внизу раздались овации, – хотя вдруг кто-то из персонала больницы работал на британцев, передавал ему сведения…  – Саша предполагал, что персонал основательно перетряхнут, – но все равно, он не рискнет путем в столицу…

Наведя блокнот на партер, он увидел, что маэстро переоделся в тоже отменно сшитый костюм, цвета грозового неба:

– Запонки у него бриллиантовые, часы золотые…  – Саша улыбнулся, – он павлин, каких поискать. Но гениальный музыкант, этого у него не отнять…  – Саша впервые слушал маэстро не в записи:

– Он один может удержать какой угодно зал, – понял юноша, – только своим присутствием на сцене…  – лицо Авербаха немного осунулось:

– Из-за выступления, – подумал Саша, – за роялем или скрипкой для него не существует ничего, кроме музыки. Сейчас он отдохнет, расслабится, сибирский тоник ему поможет…  – сибирским тоником они между собой называли препарат, выписанный маэстро в фальшивом институте проблем человеческого организма. Местные работники не знали о бесплодии Моцарта: