— Да! — между тем продолжил ищейка. — Иногда людей уносит в море. А порой их так и не находят. Знаете ли, с морем шутки плохи.

— И никакой надежды, что он мог выжить? — вскинул на лейтенанта взор Генри. — Вы вот так просто утверждаете, что он умер?

— Полагаю, что если бы ваш брат был жив, то нашел бы возможность дать вам знать об этом, — ищейка поднялся и поклонившись, направился к двери.

— Я надеюсь, что вы сообщите мне, если что-то станет известно! — младший Беррингтон вскочил со своего места и пошел проводить ищейку.

— Благодарю, сэр, но я сам! — кивнул тот. — Дорогу запомнил. И хорошего вам дня. Сожалею только, что принес неутешительные вести.

— Я был готов к ним, — открыл дверь перед лейтенантом, произнес Генри. — Не желал этого услышать, но надежда с каждым днем тает.

— Боюсь, сэр, что ваш брат уже мертв, — кивнул ему ищейка и, попрощавшись, вышел в коридор, оставив Генри смотреть себе вослед. А на лицо молодого наследника Беррингтонов набежала легкая улыбка. И он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться от счастья.

И только тот факт, что тело еще не найдено, удручал Генри.

«Ничего. Найдут. Кто-то из рыбаков, — сказал он себе, возвращаясь в кабинет. — Это лишь вопрос времени. А я подожду».

Вот мы и дома. Как, оказалось, радостно возвращаться туда, где все знакомо и все любимо! После того, как мы сошли по трапу «Селестины» на причал, где нас уже поджидал экипаж, я просто витала в облаках от счастья. И даже кучер, темнокожий Чиумбо, купленный отцом три года назад, широко заулыбался, проговорив на нашем языке, ломая слова:

— С возвращением, хозяйка! Вижу вы рады вернутся!

— Еще бы! — я едва не запрыгала на месте, а затем посмотрела на кучера и спросила: — Дома все хорошо?

— Уже, да, хозяйка. Но была беда на руднике. Большая беда.

Я помрачнела, кивнув:

— Уже знаем. Мистер Грин сообщил. Поэтому и вернулись так быстро!

— А мы и рады, хозяйка! — заулыбался белозубо слуга и отправился помогать укладывать наши вещи, снесенные с корабля моряками. Отец уже тоже был здесь. Он попрощался с нашим капитаном, и теперь был готов отправляться домой.

— Капитан все же не принял твое предложение погостить у нас? — уточнила я, помахав на прощание владельцу «Селестины» мелькнувшему на капитанском мостике.

— Увы. У него дела. Но передал, что если будет возможность, то обязательно заглянет к нам на обратном пути.

— Буду рада! — проговорила я.

И вот экипаж был готов. Вещи уложены, а Чиумбо устроив нас с отцом в салоне экипажа, забрался на свое место, взяв в руки вожжи. И всю дорогу до поместья горланил свои непонятные, но очень веселые песни на языке, который мы с отцом не понимали, но который нравился нам обоим своей певучестью.

Наш состоявшийся кучер вообще любил петь и делал это часто. Особенно тихими вечерами, когда солнце в ореоле заката прощалось с небом, он садился на заднем дворе и пел, а я слушала, сидя у себя в комнате и растворив окно.

Как же, оказывается, я успела соскучится за всеми этими приятными мелочами. А там, дома, нас ждут слуги, ставшие нам почти родными. Те, кого я могла назвать своими друзьями.

От пристани до особняка, затерявшегося в милой сердцу лесной глуши, вела проторенная дорога. Мы с отцом смотрели, как мимо проплывает густой лес и слушая песни кучера. Вот миновали излучину реки, что впадала в море, протекая мимо нашего дома. А чуть дальше поворот на рудники, который мы вместе с отцом проводили настороженными взглядами. Я понимала, что отец сразу по прибытии, переоденется и отправится туда, чтобы узнать, как обстоят дела. И очень бы хотела составить ему компанию, если согласится взять с собой.

Мы провели в пути еще минут пятнадцать, прежде чем впереди показалась вырубка, за которой нам на встречу открылся сад, с еще невысокими фруктовыми деревьями и круглой открытой беседкой, расположенной неподалеку от берега реки. А вот и дом. Он в какой-то миг просто вырос перед нами. Высокий, в три этажа, с белыми стенами и колонами, поддерживающими широкий балкон второго этажа, нависающий над парадным входом.

Такому дому было место в столице. Полагаю, там бы он пользовался успехом и пришелся бы по вкусу даже самой леди Кэтрин Гаррингтон. Которая показалась мне дамой весьма придирчивой.

Сама не знаю почему, но я нашла руку отца, сидевшего рядом, и сжала ее, пытаясь передать радость, вспыхнувшую в сердце, когда увидела, что перед домом выстроились все наши работники. А Чиумбо, вскинув руку с хлыстом и перестав петь, зычно свистнул, приветствуя домашних.

— Хозяин! — раздались крики. — Хозяйка!

— С возвращением!

Мы выбрались из экипажа не без помощи лакея, и оказались окружены нашими слугами. Нам улыбались, нас были рады видеть. Отец пожал руки всем мужчина, а женскую половину поприветствовал, приподняв шляпу, отчего дамы, всех оттенков кожи коричневого цвета, заалели, смущаясь.

— Как хорошо, что вы снова дома! — услышала я.

— Тила, Мирра! — я улыбнулась своей горничным, а они в ответ сделали книксен под моим одобрительным взором.

— Ну, что вы держите хозяев на пороге! — раздался зычный голос тетушки Сьерры и я увидела, как она тяжело спускается по ступеням, при этом покачиваясь на ходу и так широко улыбаясь, что ее белоснежные, чуть крупные зубы, едва не светятся на фоне абсолютно черной кожи. — А ну-ка брысь все в дом, заниматься своими делами! — закомандовала она. — И проводите хозяев в дом, пусть отдохнут с дороги!

— Сьерра! — радостно вскрикнула я и в несколько быстрых шагов сократила расстояние между нами, повиснув на шее пожилой негритянки.

— С возвращением, мисс! — она обхватила меня толстыми руками и прижала к себе, так, что я прыснула со смеху, бросив: — Раздавишь!

— Да, да! — согласился отец на предложение нашей экономки и кухарки по совместительству. — Пойдемте все в дом. Вечером я расскажу, как мы погостили в столице!

— Да, хозяин!

— Будем рады, хозяин! — услышала я и, подхватив под руку Сьерру, вместе с ней направилась к ступеням, ведущим в дом. Отец и прислуга заторопились следом. И скоро мы вошли в особняк, в сопровождении смеющихся друзей.

Несколько дней слились для Итана в черную полосу, состоящую из боли, злости и жажды мести. Он не помнил, чтобы когда-либо чувствовал себя более униженным, чем теперь.

Я продали. Как вещь. Как скот.

Продали незнакомцу с корабля. Человеку, который заглядывал ему в рот, рассматривая зубы.

Человеку, который отрезал его волосы, обкромсав их почти под самый ноль объявив при этом, что не потерпит вшей на своем корабле.

Сам не зная почему, но Итан воспротивился такому. Почему-то потеря волос заставила его сорваться с цепи и отметелить криворукого моряка, посмевшего тронуть его шевелюру, которая теперь валялась на палубе, смешавшись с волосами таких же неудачников, как он сам.

За это его избили. Снова. Но не так сильно, как в первый раз, когда над ним поработали люди, нанятые Генри.

И напрасно Беррингтон пытался уговорить этого мерзавца отпустить его. Зря предлагал деньги, его даже не слушали. Лишь в очередной раз избили так, что без посторонней помощи уже не мог подняться, валяясь на палубе, словно тюк с товаром.

— Еще раз начнешь буянить, — предупредил его кто-то незнакомый, — так отхожу, что забудешь свое имя. Уж больно норовистый ты. Не был бы таким здоровым, уже давно пустил бы на корм рыбам. А так… — его смерили недовольным взглядом, — выручу за тебя неплохие деньги.

— И все же, не советую проверять мое терпение. Потому что оно не безгранично! — и, завершив нравоучения, еще раз приложил сапогом по ребрам. Отчего Итан согнулся в три погибели, мысленно проклиная виновника своей боли и своего унижения. При этом, отлично понимая, что он не стоит сейчас перед ним, а находится дома, в тепле и уюте.

Даже стало интересно, ищут ли его? В том, что Генри просчитался, он еще не знает. Жадность нанятых бандитов сыграет с младшим братом плохую шутку. Потому что с этой самой минуты, с этого самого дня, Итан принял для себя важное решение, смириться и выжить любой ценой. А затем вернуться и отомстить гаденышу.