— Хм. Ну… с последним проще всего — сюда тебя привёз я. Вечеринка закончилась крайне неожиданно и в какой-то мере феерично, но ты больше так не делай… Тебе чертовски повезло, что осколки были мелкими, так что раны в основном неглубокие.

Я была склонна горячо согласиться с ним касательно «больше так не надо», но начало меня слишком насторожило.

— А почему с «первым» сложно? — подозрительно уточнила я. — Что не так с моими вещами?

— М-м… если коротко — они остались там же, где и твой «додж». В термах, — Фил слегка пожал плечами.

— Все⁈ — в ужасе воскликнула я, едва не выронив чашку. — А как я тогда… тут…

— Ну как… — мужчина развёл руками. — Как и я — в простыне. Как истинные римские патриции.

— Боже…

Я закрыла лицо обеими руками, с ужасом понимая, что вот эти обрывки — вовсе не сон! А совершенно чудовищная и позорная явь.

Жар кальдария поселился в моих костях, которые, кажется, готовы расплавиться. Как и я вся, целиком. Мне душно, поэтому я требую, чтобы Фил опустил стёкла, и он безропотно подчиняется. Для этого, правда, ему приходится перегнуться через меня, но он справляется, поровну деля внимание между дорогой, рулём и ручкой стеклоподъёмника.

В открытые окна со свистом врывается холодный весенний ветер, и я чему-то очень радостно смеюсь. Гилмур совершает какие-то немыслимые манёвры на дороге и тоже хихикает, когда я слегка съезжаю на кресле вниз, а мои ноги, вальяжно заброшенные на приборную панель, оставляют кровавые следы на лобовом стекле. Боли нет, есть только звонкая пустота в голове и малознакомое чувство… свободы?

— Так, ну ты не нервничай, я гарантирую, что твои вещи — в полном порядке, целости и сохранности, я сейчас за ними мотнусь и привезу, ага? — голос Гилмура подозрительно и нарочито бодрый, но во взгляде поселилась лёгкая тень встревоженности, что меня совершенно не радует. — Вот и ладно, ты побудь тут, я быстро.

— Ага… — вяло кивнула я, наблюдая за тем, как он залпом допил кофе и едва ли не бегом устремился на выход.

Вытянув шею, я увидела в окно «феррари», припаркованную, правда, совершенно неположенным образом — на газоне перед домом. На хромированной решётке радиатора печально висели остатки невысокой ограды, но сама машина, на первый взгляд, не пострадала.

Гилмур походя смахнул ошмётки заборчика, и, нырнув на водительское сидение, с крайне сосредоточенным видом завёл мотор и выехал на дорогу, оставив на нежно-зелёной траве уродливые чёрные взрытые следы от колёс.

И как так вышло, что соседи не вызвали полицию? Такое вопиющее нарушение всех возможных правил, да ещё и следы крови на стекле… В моём районе такое бы точно не спустили с рук. Здесь же, судя по всему, добрососедские отношения строились на совсем ином принципе: не суй нос не в своё дело.

Невольно я попыталась вспомнить — когда вообще появилось это авто вчера вечером, но, увы, не смогла. Судя по всему, состояние моё оставляло желать лучшего, но почему Фил не взял мой «додж»?

Загадочны и непостижимы пути нетрезвых разумов…

В который раз дав себе зарок не пить в компании чёртового Гилмура больше никогда, я осторожно слезла со стула и, прикусив от боли губу, понесла тарелки в мойку. На этом, правда, мой благородный порыв отплатить уборкой за гостеприимство Фила и закончился — когда, опустив взгляд вниз, я увидела на полу размазанное кровавое пятно.

— Вот же ж чёрт, — тихо ругнулась я и поковыляла наверх — за обновлением перевязки.

Усевшись на крышку унитаза, я принялась разматывать бинты, которые уже основательно успели пропитаться кровью, и не удержалась от ещё одного матерного восклицания при виде месива, которое сейчас было на месте моей левой ступни. Судя по ощущениям, с правой ногой всё обстояло примерно так же…

Тихо завывая и ругаясь, я смыла кровь под проточной водой, после чего извела весь оставшийся пузырёк перекиси на раны и на то, чтобы обильно смочить бинтовые тампоны. Завершив это во всех смыслах грязное дело плотной обмоткой, я какое-то время переводила дух. Уже и забыть успела, что это такое — самостоятельная обработка ран. Особенно раздражало то, что следы от осколков на поверку оказались действительно неглубокими, но дискомфорта вызывали — будто гвоздей в ноги напихали и там оставили!

Сделав на пробу пару осторожных нажатий, я убедилась, что ходить всё ещё могу. Заодно живо прониклась сочувствием к андерсоновской Русалочке, каждый шаг которой, после обретения ног, был подобен шествию по острым ножам. В детстве я поначалу не слишком любила эту сказку, искренне не понимая смысла всех жертв, которые Русалочка принесла во имя обретения любви — или души. Но мама предложила взглянуть на это, как на проявление высшей силы воли для достижения цели, и с того момента я полностью влюбилась в это произведение.

Медленно спустившись вниз, я прошла дальше столовой — в гостиную, оказавшуюся удивительно уютной. Скорее всего, дело было в камине, под который была отведена целая торцевая стена, облицованная каменными срезами.

Я устроилась на диване, обитом тёмно-серым плюшем, отметив, что все подушки на нём были собраны в одном углу — как раз напротив журнального столика, на котором лежала ещё одна книга. В этот раз — открытая, но, бросив взгляд на страницы, я по паре фраз узнала недавно нашумевшую работу Хэмингуэя, «Старик и море». Это произведение, в отличие от найденного в спальне, было мне знакомо, но даже крепко сосредоточившись — я не смогла представить себе, какую мысль мог извлечь из него такой человек как Фил.

Вообще, окинув взглядом комнату, я заметила, что шкафы и полки с книгами здесь преобладали над обычными интерьерными безделушками. На тумбе, предназначавшейся под телевизор, стоял электропроигрыватель незнакомой модели, а сама тумба была под завязку набита виниловыми пластинками. Телевизор же небрежно стоял рядом на полу, повёрнутый экраном к стене и даже не подключённый. Удивительные приоритеты…

В иной ситуации я бы не упустила возможности облазить каждый закуток в жилище племянника — пускай даже троюродного! — Ванделли. Просто на всякий случай, ну и из природного любопытства… Но, увы, ноги меня сейчас подводили по всем фронтам, так что я взяла со стола книгу и, повозившись, устроилась поудобнее среди подушек. Я надеялась, что чтение займёт и отвлечёт меня — в равной степени от боли и от нарастающей тревожности, — но ошиблась. Никак не удавалось сосредоточиться на словах и строках, внимание раздёргивало между десятком разной степени мрачности мыслей, а в ушах нарастал неприятный низкий звон, разбавленный ритмичным цоканьем секундной стрелки.

Повертев головой, я нашла источник раздражения — вычурные часы без циферблата, с чёрными шариками на стальных спицах вместо привычных чисел. Сосредоточившись, я поняла, что сейчас — около половины одиннадцатого, и протяжно присвистнула. Вот это заспала! Впрочем, учитывая, что я решительно не помнила, когда мы вернулись домой, но по самым скромным прикидкам — провели мы в термах никак не меньше шести часов. Рекордно долгая пьянка, по моим меркам…

Отогнав от себя мысли о недостойности и неприемлемости подобного времяпровождения, я машинально повела головой в поисках телефона, и обнаружила тот не сразу. Коварный агрегат нашёлся буквально под боком — руку протяни, только спрятался у меня за спиной, как раз за наваленными подушками, где почти потерялась изящная подставка на выгнутых тонких ножках. Сразу же в мыслях пронёсся образ Фила, вальяжно полулежащего на этом самом месте, и с крайне сибаритским видом набирающего номер моего агентства.

Почему-то этот образ не вызвал во мне должного возмущения — и над этим я также решила поразмыслить как-нибудь потом! Пока же передо мной стояла куда более насущная задача: позвонить как раз по тому же адресу и выяснить у Линды — как идут дела.

Гудок, второй… третий?

«Она что, ещё не пришла?» — успела удивиться я, как, наконец, трубку всё-таки сняли, и на том конце раздался голосок Линды: