Друзья расстались близ этого прелестного местечка. Ктезифон, намеревавшийся искать гостеприимства в доме одного знакомого, повернул налево по направлению к воротам Сикионским, а Харикл пошёл направо по пути, ведущему сквозь оливковые и гранатовые рощи прямо к Краниону. Не имея вовсе друзей в этом совершенно ему незнакомом городе, он хотел остановиться в одном из таких домов, в которых путешественники за известную плату находили себе радушный приём. Друг его в Аргосе говорил ему про дом некоего Сотада, человека порядочного и очень внимательного к своим гостям. К тому же весёлому, любящему удовольствия молодому человеку было далеко не неприятно услышать, что женский персонал этого дома был настолько же очарователен, насколько и свободен в обращении с мужчинами, и что, так по крайней мере уверяли, эти красавицы давно уже были посвящены, при ярком свете факелов[20], во все тайны Афродиты; говорили даже, что хотя там и старались избегать жизни настоящих гетер, но что мать едва ли отвергала щедрую руку того, кто домогался ночных наслаждений с её дочерьми. Ктезифон предупреждал неопытного друга, он изобразил ему все опасности, которым здесь, в Коринфе, более чем где-либо, подвергался человек, неосторожно попавший в сети этих обольстительниц; он объяснил ему значение пословицы: «Не всякому идёт впрок поездка в Коринф» — и привёл в доказательство множество примеров, когда купцы оставляли всё своё состояние, весь свой груз и даже корабли в руках алчных гетер. Но Харикл обещал другу оставаться в Коринфе никак не более трёх дней, а за такое короткое время казалось невозможным потратить и десятой доли 2000 драхм[21], которые он вёз с собою. Поэтому-то он и направился в самом лучшем настроении духа к Краниону, вблизи которого жил Сотад.
Это было самое многолюдное место во всём Коринфе: здесь в вечнозелёной кипарисовой роще находились святилище Беллерофонта[22] и храм Афродиты. В этом древнейшем местопребывании богини более тысячи гиеродул[23] продавали свои прелести множеству стекавшихся сюда иностранцев, и, служа, таким образом, источником богатства для города и храма, были вместе с тем для легкомысленного купца гибелью более верной, чем всепоглощающая пучина Харибды[24]. Как бы в предостережение от опасностей, грозивших в этом месте, стоял здесь надгробный памятник Лаисы[25] с изображением львицы, держащей в лапах похищенного барана, — символ её жизни. Какое удивительное стечение обстоятельств: должно же было так случиться, что немного позже именно это место было избрано для могилы Диогена Синопского[26], чтобы таким образом пример противоестественного отречения мог служить контрастом этой развратной пышности. Удовольствия, здесь находимые, привлекали сюда ежедневно огромное число посетителей, как туземцев, так и иностранцев, а это стечение народа привлекало, в свою очередь, множество продавцов. Всюду бродили девушки, одни с хлебом и пирожками, другие с венками и букетами, мальчики с корзинами фруктов; все предлагали гуляющим свой товар, а может быть, и самих себя. Но если здесь искали только удовольствия и отдохновения, то улица, которая вела из гавани Кенхрея, представляла, напротив того, картину самой оживлённой деятельности. Здесь люди и животные были постоянно заняты перевозкой груза с кораблей в город или в Лехеон, гавань, лежащую на противоположной стороне, и обратно. Вы постоянно могли встретить здесь множество вьючных животных, доставлявших в город хлеб из Византии, целые ряды повозок, одна часть которых везла на запад вино греческих островов, другая же доставляла в города Греции не менее благородные растительные произведения Сицилии и Италии; здесь осторожно ступающие мулы несли любителям искусства в Сицилии тщательно упакованные мраморные статуи, художественные произведения мастерских Аттики; там везли для отправки на кораблях в города Малой Азии не менее ценные произведения Коринфа и Сикиона[27]. Какое множество великолепнейших и драгоценнейших продуктов заключали в себе эти бесчисленные ящики и тюки! Все благовония душистых полей Аравии, все произведения Индии: драгоценнейшие ткани, слоновая кость и редкое дерево, великолепнейшие, с необыкновенным трудом сотканные, ковры вавилонские, шерсть милетских овец, газовые ткани косских девушек — всё доставлялось сюда, в этот склад место половины мира.
С приятным изумлением шёл Харикл среди этой массы народа, представлявшей совершенно необычное зрелище. Картины жизни афинской успели уже несколько изгладиться в его сознании в течение шести лет, что он был в отсутствии. Все города, виденные им в Сицилии, были до того пустынны, что в них гнездилась дичь, а в предместьях городов устраивалась нередко охота. Даже Сиракузы, которые Тимолеон[28] нашёл до того безлюдными, что лошади паслись в высокой траве, покрывавшей рынок, успели возвратить себе лишь в ничтожной степени своё прежнее оживление. В Коринфе он встретил такую жизнь, которая могла сравниться разве только с живою деятельностью Пирея или с оживлением афинской агоры[29]. Он попросил мальчика, предложившего ему фрукты, указать дом Сотада.
— Отца прекрасной Мелиссы и Стефанион, — сказал, улыбаясь, мальчик. — Он живёт близёхонько отсюда, — прибавил он, предложив довести до дома, и весело пошёл впереди Харикла, лишь только тот согласился.
Дом Сотада не был обыкновенной гостиницей, в которой принимали всякого, искавшего крова, где бы мог останавливаться путешественник, какого бы состояния он ни был, получать там удовлетворение потребностей на-
стоящей минуты, укрываться от непогоды или же находить отдых. Он пускал к себе только некоторых, по большей части хорошо известных ему посетителей, которые приезжали по нескольку раз в год и оставались в городе довольно долго. Для многих не было тайною, что две девушки, которых Сотад выдавал за своих дочерей, были основным капиталом, процентами с которого жила семья, а также и то, что их мать Никипа, обыкновенно называемая также Эгедион (козлёнок), была известна сначала под именем Амалатей и содержала прежде весь дом. Между тем Сотад старался показать перед посторонними, что он ничего не знает о ремесле своих дочерей, тогда как мать, хитрая посредница во всех подобных исканиях, пользовалась этой внешней строгостью хозяина дома для того, чтобы достичь как можно более выгодных условий.
В сопровождении мальчика Харикл дошёл до дома, довольно невзрачного на вид, стоявшего невдалеке от Кенхрейских ворот, на одном из самых бойких мест, где всюду были лавки. Соседство с Кранионом и улицей гавани приводило и сюда множество народа. Здесь находил всякий: и питающийся луком матрос, и натирающийся душистыми мазями щёголь, первый — за пару оболов[30], составляющую, может быть, более половины его дневного заработка, второй — за горсть серебра, — место, где принимала их нежная красавица, готовая удовлетворить желания каждого из них. Дав своему проводнику несколько монет, Харикл собирался уже идти к двери, но в это время мальчик, указывая на коренастого, не совсем опрятно одетого мужчину с наглой физиономией и осанкою, закричал ему, что человек этот и есть возвращающийся домой Сотад.
Юноша подошёл к Сотаду и объяснил в нескольких словах что он ищет гостеприимства на несколько дней и что друг из Аргоса советовал ему обратиться сюда. Незнакомец оглядел его с ног до головы, словно выдающий ссуду трапецит, и с удовольствием остановил свой взор на статной лошади и тяжело навьюченном благообразном рабе, сказав несколько недовольным тоном: