— Да, но разве это заслуживает похвалы, — продолжал рассказчик, — впрочем, если бы хмель и мог служить им извинением, то поступок их является ещё более возмутительным вследствие их последующего поведения. Естественно, что Аристофон подал жалобу на нанесение ему побоев. Когда дело должно было разбираться у диетета, он просил меня и ещё некоторых друзей своих присутствовать при разбирательстве. Вызванные в суд заставили ждать себя очень долго. Только к вечеру явились отец с сыном и ещё некоторые из их общества и то только для того, чтобы насмеяться над святостью суда. Не возражая на жалобу, отказываясь даже прочесть письменные показания свидетелей, они всё время глумились самым пошлым образом. Они приводили нас поодиночке к алтарю и требовали присяги или же сами писали показания о таких вещах, которые не имели ни малейшего отношения к делу. Если после такого недостойного поведения, такого поругания законов не последовало бы наказания, то где бы можно было найти защиту против оскорблений всякого рода?

— Ты прав, — сказал красивый молодой человек, пришедший из комнаты, чтобы послушать рассказ. — Я сам не прочь повеселиться, и отчего же не поспорить иногда из-за хорошенькой женщины, но с такими буянами, как эти трибаллы, я не желал бы иметь ничего общего. Я знаю давно Ктезипа, он был самым грубым, самым необузданным мальчишкой в школе Гермипоса, где за свои скверные проделки ему приходилось часто отведывать учительских розог.

При имени Гермипоса Харикл взглянул на говорившего.

— Клянусь собакою[70], ведь это Лизитл, — вскричал он и поспешно подошёл к нему.

— Харикл, — воскликнул тот с удивлением, — ты здесь? С которых пор?

— Я возвратился вчера из Сиракуз, — отвечал Харикл.

— Приветствую тебя, друг детства, — сказал Лизитл. — Мы отпразднуем приезд твой знатным пиром; ты сегодня мой гость.

— Благодарю тебя за приглашение, но я не могу воспользоваться им; я обещал уже обедать сегодня у моего благородного друга, у которого теперь живу.

— Ну, так приходи завтра, — сказал молодой человек, — дай руку в знак согласия.

— С удовольствием, — отвечал Харикл, — но куда?

— В мой дом в Керамейкосе[71], ты, верно, его помнишь? Нам никто не помешает; и тебе нечего бояться, что угрюмый отец придёт разогнать весёлых кутил. Ты встретишь у меня нескольких знакомых.

Он хотел расспросить его ещё о многом, но пришлось отложить расспросы до завтра, так как Хариклу было уже пора уходить.

Прошёл первый час пополудни; на улицах стало заметно тише. Важнейшие дела дня были справлены; рынок был совершенно тих; только в мастерских ремесленников продолжалась ещё работа. Вся городская жизнь, сосредоточивавшаяся ещё недавно в центре города, расплылась теперь по всем сторонам и исчезла из центра для того, чтобы проявиться вновь, хотя и в иной форме, в лежащих вне города гимназиях и тому подобных местах. Поэтому оживлённее всех были теперь улицы, ведущие в Академию, Ликаион и Кинозарг. Свободный человек, которого не привязывало к душному дому ремесло, отправлялся в эти общественнмые места, для того чтобы подкрепляющим телесным движением, холодною или тёплою ванною, а может быть, и просто прогулкою по дрому[72] возбудить аппетит перед предстоящим обедом, или только просто для того, чтобы полюбоваться на ловкость, искусство и превосходное телосложение борцов, или же, наконец, чтобы искать пищи для ума в поучительных и привлекательных беседах. Сделав ещё несколько покупок, Харикл также отправился туда с намерением принять участие в гимнастической борьбе, удовольствии, которого он был так долго лишён, и, приняв затем ванну, отправиться к Фориону. С самого раннего детства отец приучал его к телесным упражнениям. Занятия у педотриба[73] считал он не менее важными, чем занятия в школе; когда же мальчик стал юношею, то он старался точно так же побуждать его и к более трудным гимнастическим упражнениям в палестре. Он решительно порицал одностороннее развитие атлетов, но разумную гимнастику, управление конями и охоту вместе с обществом людей учёных считал единственными занятиями, приличными свободному человеку. Настроение наших мыслей зависит от наших занятий, говаривал он часто своему сыну, занятие даёт направление уму человека. Кто проводит свой день за ничтожными делами, за низкой работой, в сердце того не может возникнуть ни возвышенной мысли, ни юношеской отваги, равно как не могут гнездиться низкие и мелочные мысли в душе человека, занятого благородными и достославными делами. Поэтому-то Харикл был искусен во всех видах борьбы, проворен в беге и ловок в скачках. С силою и искусством бросал он копьё и диск, ловко кидал мяч и в Сиракузах считался одним из лучших борцов. Отец его не терпел только кулачного боя и панкратиона[74] и одобрял законы спартанские, запрещавшие эти виды борьбы.

Молодой человек, полный приятных воспоминаний былого, прошёл чрез Диохарские ворота, и направился садами к Ликаиону. Он нашёл в гимназии множество посетителей[75]. В залах, окружавших перистиль, образовались большие и маленькие кружки из молодых и пожилых людей, оживлённо разговаривавших между собою. Здесь учил, прогуливаясь в портике, известный, недавно приехавший в Афины, философ, окружённый толпою почтительных учеников, часть которых приехала с ним с чужбины. Стоило посмотреть, как, ловя каждое его слово, они боялись в то же время стеснить его и расступались по обе стороны каждый раз, когда он поворачивался, чтобы затем снова следовать за ним. Там сидел опытный старец, серьёзно разговаривавший с несколькими молодыми друзьями. Разговор их был приятно прерван приходом юноши, известного в городе своею красотою. Каждому хотелось сесть поближе к красавцу, отчего произошла давка, грозившая столкнуть с мраморной скамейки крайних из сидевших, пока, наконец, один из них, не хотевший быть лишённым удовольствия смотреть на прекрасного мальчика, не вскочил с своего места и его примеру не последовали другие, вследствие чего образовался целый полукруг вокруг предмета всеобщего внимания. Разговор его со стариком доказал скоро, что он обладал и мыслями, не менее прекрасными. Во многих местах образовались группы, в которых рассуждали о великих событиях в Азии. Только что были получены новые вести об успехах македонского войска при осаде Тира, и многие старались выказать свои топографические знания, рисуя палками на песке план и местоположение города. На большой открытой площадке занимались между тем самыми разнообразными упражнениями, а некоторые направлялись уже к тёплым ваннам или холодным купальням или же смазывали в элеотезии свои тела чистым маслом.

Харикл прошёл через колоннады прямо к месту, где упражнялись на вольном воздухе. Иные бегали тут взапуски, среди громких восклицаний зрителей, поощрявших то того, то другого; другие стояли, готовые к прыжку, держа в руках тяжести. На открытом пространстве у ксистума происходила, по-видимому, особенно интересная борьба. Образовался тесный кружок зрителей; многие уходили, вместо них прибывали новые.

— Верно, это Ктезифон, — сказал кто-то рядом с Хариклом, подошедшим тоже, но ничего не видевшим за толпою. — Он душа гимназии.

Харикл стал на цыпочки и увидел голову одного из борцов. Это был действительно его друг. Но в эту минуту борьба уж окончилась. Подметив слабую сторону своего противника, Ктезифон, ловко приподняв его ногу, повалил его. Раздался радостный клик; толпа немного расступилась, и Харикл, приветствуя друга, выступил вперёд, предлагая состязаться с ним. Ктезифон принял вызов с удовольствием. Он был бесспорно сильнее Харикла, но и Харикл боролся с такой ловкостью, умел так хорошо пользоваться всеми представлявшимися преимуществами, что борьба длилась довольно долго, и, когда Ктезифон всё-таки победил, все должны были признать по крайней мере, что и Харикл был чрезвычайно искусным борцом. Друзья отправились под руку к ваннам, а затем Харикл поспешил к дому Фориона.