При таком количестве охваченных пламенем домов опасность неминуемо подстерегала мирных жителей обоих полов. Иногда о том, что они собираются поджечь дом, офицеры предупреждали его владельцев заранее, хотя бы за несколько минут. В других случаях обходились без предупреждения. Раб по имени Моуз Кинг видел, как солдаты США сожгли в Миссисипи плантаторский дом, причем хозяин и хозяйка остались внутри его и тоже сгорели заживо. Когда в Галлатине, Теннесси, горело здание, в котором находились люди, капеллан-янки ничего не сделал для их спасения, потому что, по его словам, они поддержали сецессию. Если у мирных жителей была такая возможность, они вступали с солдатами в отчаянный торг для того, чтобы спасти свое жилище. Когда в 1863 году в Теннесси янки вошли в дом торговца Чесли Уильямса, наполнили здание растопкой и приготовились поджигать, хозяин рассказал им о том, где в округе находились заставы мятежников. Этого оказалось достаточно, чтобы спасти дом от пожара[313].

В некоторых случаях в дома проникали кровь, смерть и ужасы войны. В постройках, использовавшихся в качестве лазаретов, оставались кровавые пятна. После сражений кровь в буквальном смысле пропитывала землю и стояла в канавах вокруг зданий. Солдат торопливо хоронили в одиночных или общих могилах практически там же, где они умирали. Перед домами, на задних дворах и в полях появлялось все больше неглубоких захоронений. По мере разложения тканей от трупов начинал исходить тяжелый запах. В XIX веке американцы верили, что трупное зловоние может вызывать болезни – на самом деле это не так, но мирные жители тем не менее были напуганы. Запах разложения, исходивший от тел людей и животных, мог пропитать весь дом и сделать его неподходящим для жизни[314].

В течение долгого времени после выхода приказов Поупа заброшенный дом по умолчанию считался домом сецессионистов. Большинство федеральных солдат по-прежнему были убеждены, что все эвакуировавшиеся мирные жители являлись сторонниками Конфедерации. Это убеждение, которому противоречило множество фактов, получало среди северян все большее распространение. Состоятельные жители Джорджии, бежавшие от вражеской армии в 1863 году, были не только сецессионистами, но и «законченными дураками», полагал капитан Джеймс Стилвелл. Другой солдат Федерации, обнаружив, что жители Сартарии, Миссисипи, оставили свои дома, сообщил, что они наверняка были сторонниками сецессии, «иначе бы они от нас не сбежали». Брошенные дома оставались пустыми недолго. В них появлялись новые жители, поскольку в регионе становилось все больше нуждавшихся в крове бездомных. Кроме того, там селились перебравшиеся на Юг белые северяне: например, правительственные агенты, школьные учителя и жены высокопоставленных офицеров. Когда в 1862 году Джулия Дент Грант, супруга Улисса С. Гранта, приехала навестить мужа, она остановилась в заброшенном доме, при этом ей было жаль его прежних хозяев[315].

Январь 1863 года, когда в армии Конфедерации появились собственные постановления относительно построек, не стал поворотным пунктом, разделившим военную практику на «до» и «после». Официальные документы, опубликованные в Ричмонде, всего лишь закрепили уже существующие обычаи и еще раз повторили принципы старого Военного кодекса: в частности, оттуда были позаимствованы статьи 52 и 54 с их уже прозвучавшими угрозами военного трибунала. Но в одном отношении постановления Конфедерации отличались от политики северян. В осуждении недостойного поведения солдат южане зашли на шаг дальше: с их точки зрения, любое мародерство и любой грабеж оказывались «бесчестным» и преступным деянием, заслуживавшим «сурового» наказания[316].

Некоторые офицеры-мятежники следовали новым правилам и выплачивали владельцам домов, которые они превратили в штаб-квартиры или бюро, арендную плату. Весной 1863 года майор Уильям Барнуэлл-младший снимал дом на улице Сент-Майкл в Мобиле, Алабама, и платил за это больше 30 конфедератских долларов в месяц. Иногда офицеры выплачивали компенсацию и за другие здания, принадлежавшие мирным жителям, – например, за занятые армией гостиницы. Когда некая миссис Лоеб попросила генерала Конфедерации вернуть ее жилище в Кэнтоне, Миссисипи, он не только выполнил эту ее просьбу, но и выплатил компенсацию за вред, нанесенный ее собственности. Возможно, он хотел защитить бездомную женщину; возможно, миссис Лоеб умела убеждать[317].

Другие солдаты-южане продолжали практиковать те же разрушительные действия, которые были распространены до провозглашения новой политики. Войска Конфедерации выжимали все ресурсы досуха, действуя как по приказу, так и по собственной воле. В заброшенных домах они устраивали штаб-квартиры, не особенно интересуясь политическими взглядами их бывших хозяев. Уходя, они оставляли здания в «крайне плохом» состоянии, как выразился инженер-топограф Джедидайя Хотчкисс. В полном соответствии с постановлениями они могли сжигать дома – как сделали это, например, в июле 1863 года с живописными постройками в окрестностях Джексона, Миссисипи, поскольку там укрывались янки и пожар мог защитить конфедератов от ночного нападения. Они нарушали границы частной жизни, без предупреждения врываясь в дома в поисках солдат Федерации[318].

На самом деле, даже после выхода постановлений мятежники продолжали притеснять тех, кто поддерживал северян. Осенью 1863 года генерал армии Юга специально разместил своих людей в поместье виргинского плантатора Джона Майнора Боттса, чтобы вызвать огонь неприятеля на принадлежащий его стороннику дом. Это было выкрашенное в белый цвет большое деревянное здание с солидным портиком. Боттс, которого считали сторонником юнионистов, отказался покидать дом, и в конце концов конфедераты сдались и отступили. Солдаты-мятежники по-прежнему поджигали дома юнионистов и участвовали в других формах их притеснения. Так, они могли отбирать у них мебель – в одном случае в 1863 году эту мебель продали, чтобы на вырученные деньги устроить «вечеринку» на берегу Миссисипи. Продажа мебели, ра́вно как и организация вечеринки, противоречила постановлениям Федерации о незаконном обогащении[319].

Все это не мешало офицерам-конфедератам обвинять неприятеля в недостойном поведении. Дэниэл Харви Хилл, ставший генерал-майором, в марте 1863 года разразился филиппикой о том, сколько домов уничтожила армия Севера. Уроженец Южной Каролины, выпускник Вест-Пойнта и ветеран Мексиканской войны, Хилл испытывал к северянам глубокую неприязнь. В 1850-х годах он был преподавателем в университете и настолько ненавидел янки, что ухитрился высмеять их даже в написанном им учебнике по алгебре. Когда началась война, он сразу же присоединился к армии Юга и служил вместе с генералом Робертом Э. Ли, пока его не отослали в Северную Каролину. В начале 1863 года, когда Хилл находился в Нью-Берне, он получил от генерал-майора армии США Дж. Г. Фостера предложение об обмене пленными. В ответ Хилл написал, что федеральные солдаты сжигали дома богачей и бедняков, а также церкви, амбары, конюшни и целые деревни, сам же Фостер, по словам автора письма, был «самым жестоким поджигателем» в мире. При этом Хилл утверждал, что армия Конфедерации имела право сжечь бо́льшую часть Плимута, Северная Каролина, в чем его упрекнул Фостер: «Не ваше дело, если мы решаем сжечь один из наших собственных городов». Ответ Фостера не сохранился. Генерал Хилл, очевидно, не осознал, насколько лицемерно звучали его упреки и какой вред обе армии причиняли мирному населению[320].