Сосна, любимое дерево Генри Ли Скотта, росла на Юге в огромных количествах. Она является индикаторным видом, т. е. доминирует практически в любом окружении, и, будучи вечнозеленой, способна вырасти до значительной высоты. Сосна может прожить до трехсот лет, и ее корни глубоко уходят в землю. Американский Юг является ее естественным регионом; среди местных разновидностей можно выделить ладанную сосну и сосну Эллиота. Самая распространенная разновидность – сосна длиннохвойная, также известная как желтая сосна, южная сосна, жесткая сосна и сосна Джорджии. Ее древесина отличается большой вязкостью, высоким содержанием смолы и устойчивостью к заболеваниям. В 1861 году в газете «Бруклин игл» отмечалось, что в штатах, поддержавших сецессию, находятся лучшие сосновые леса, и это было действительно так. Сосны росли повсюду, от Виргинии до Техаса, и были знакомы многим солдатам[220].

Среди солдат эта порода дерева считалась лучшей – подобно тому, как говядина считалась лучшим видом мяса. Именно сосну предпочитали использовать для строительства домов и разведения костров, поскольку ее было сравнительно легко срубить, а ядровая древесина этого дерева отлично загоралась. Обеим армиям нравилось разбивать лагерь возле соснового леса, чтобы в полной мере использовать все его ресурсы. Кроме того, густой сосновый лес позволял незаметно приблизиться к неприятелю или укрыть незаконченное фортификационное сооружение[221].

Солдаты обеих армий умели использовать сосну и для других целей. Из сосновых веток готовили ферментированный напиток. Знали и о целебных свойствах сосны. Генерал армии США Уильям Т. Шерман считал, что настойка сосновой хвои помогает справиться с цингой – и действительно, в хвое содержится витамин C. (Мятежники иногда использовали региональное выражение и называли хвою просто «иголки».) Некоторым солдатам сосна нравилась эстетически. Мятежники чувствовали себя под сенью соснового леса в безопасности – возможно потому, что он был им хорошо знаком. Один писатель-южанин назвал сосну Божьим даром человечеству, поскольку у нее есть множество применений. Как ни парадоксально, именно это привело к быстрому уничтожению сосновых лесов[222].

В обеих армиях практиковалось то, что сейчас называется «сплошной вырубкой», причем речь идет не только о соснах: солдаты срубали каждое дерево. Сам термин появился в английском языке только в 1920-е годы, однако обычай уходит корнями в глубокую древность. Начиная с 1861 года солдаты постоянно проводили сплошную вырубку. Осенью того года, перед сражением при Карнифекс-Ферри, Западная Виргиния, мятежники вырубили полосу леса в милю шириной и использовали дерево для строительства брустверов. Как вспоминал рядовой-янки Альфред Беллард, северяне вырубили все деревья при строительстве лагеря у форта Монро, Виргиния. Другой причиной для вырубки было желание видеть перемещения противника. Так, солдаты Конфедерации уничтожили все деревья на участке у реки Потомак, чтобы артиллеристам федералов не удалось пересечь ее незамеченными[223].

Илл. 3. Коттедж из сосновых бревен, построенный солдатами-янки. Библиотека Конгресса США

Можно предположить, что конфедераты относились к вырубке осторожнее и лучше понимали ущерб, наносимый ею земле и живущим на этой земле людям. Однако так было далеко не всегда. Южане делали то же самое, что и северяне: зачищали местность, срубая одно дерево за другим. Очевидцы вспоминали, что в начале 1862 года мятежники «бессмысленно уничтожили» у Боливара, Виргиния, двадцать акров леса. Весной того же года другие отряды конфедератов вырубили лес на 100 ярдов по каждую сторону дороги в Уильямсбург, Виргиния, чтобы построить засеку. Даже религиозные люди как будто избегали вопросов этического характера, особенно в контексте влияния этих вырубок на жизнь мирного населения. Капрал Рэндольф Макким, будущий капеллан, хвастался, что крыша на его доме сделана из дерева, «поваленного нашими собственными руками», и при этом никак не упоминал, кому принадлежали эти лесные угодья[224].

Некоторые солдаты-южане испытывали определенное смущение, к которому примешивалось чувство вины: все-таки они забирали очень много дерева. Во время Кампании на полуострове военные сожгли множество изгородей, принадлежавших фермерам в окрестностях Ричмонда. Рядовой Дж. У. Стайп утверждал, что у солдат не было выбора: «Как еще они могли поступить – вымокшие насквозь, без топоров?» Лейтенант Альберт Гудлоу жалел, что ему пришлось разобрать изгороди мирных жителей, «наших друзей», однако, по его словам, в холодную погоду солдатам требовалось развести огонь. Но большинство военных ни слова не говорили об этической стороне вопроса и о том, с какими последствиями их действий сталкивались мирные жители. Рядовой Карлтон Маккарти описывал заготовку древесины в пассивном залоге: деревья «были срублены», потом «были разведены» костры – как если бы это происходило само собой, без участия человека[225].

Илл. 4. «Жареная» канава, Северная Каролина, апрель 1862 года. Из официальных отчетов о войне

На самом деле, солдаты-мятежники говорили об уничтожении лесов очень легко – для них это было обычной приметой войны. Возможно, они считали, что лесные богатства Юга неистощимы, как было принято верить в довоенную эпоху? Но как тогда быть с правом частной собственности? Может быть, предполагалось, что вопрос о конфискации дерева будет решен уже после войны? Даже если это и так, то в своей военной переписке они об этом не упоминали. Некоторые даже намекали, что солдаты лучше гражданских. Рядовой Артур П. Форд с гордостью писал, что его сослуживцы научились разводить во время дождя костер из сырого дерева – с его точки зрения, мало кто из мирных жителей мог похвастаться таким умением. Слишком многие не отдавали себе отчет в том, как их действия сказываются на жизни мирного населения. Когда некий офицер в Северной Каролине поджег изгородь, ту канаву, в которой она была установлена, в шутку прозвали «жареной» – однако владельцы сожженной изгороди вряд ли оценили чувство юмора. Командиры, за незначительным исключением, не возражали против подобных действий. Одним из исключений был генерал-майор Стоунволл Джексон: в начале 1862 года он заставил своих людей восстановить изгородь, которую они сожгли без его разрешения, и пригрозил наказать весь полк, если такая ситуация повторится[226].

Когда пришла весна и обе армии покинули свои зимние квартиры, солдатам оказалось нелегко оставить позади те бревенчатые домики, которые они построили с таким трудом. Самые предприимчивые смогли продать за наличные свое жилье мирным жителям. Другие перед уходом сожгли построенное, чтобы им не смог воспользоваться неприятель, поскольку обычной практикой того времени было возвращение войск на старые квартиры, если в ходе боевых действий они снова оказывались на прежнем месте. Тем не менее в сельской местности возникли десятки деревянных поселков-призраков. Иногда мирные жители наведывались туда за деревом[227].

В ходе весенних кампаний обе армии по-прежнему уничтожали огромное количество древесины. Передовые отряды прокладывали дорогу сквозь лиственные леса и подлесок, облегчая движение следующим за ними войскам. Обе армии стали воздвигать еще больше укреплений, которые могли достигать гигантского размера. Некоторые форты даже получали собственные имена, как, например, конфедератский форт Мэградер в Виргинии. Другие строились в спешке, и потом их бросали, не задумываясь о ценности пошедшего на них дерева. Каждый раз, когда армия останавливалась на марше, отряды солдат устремлялись к деревням, чтобы разломать на дрова изгороди. Так, весной 1862 года они за три недели сожгли приблизительно 1900 жердей из изгороди на ферме Уайтинг, расположенной в Мурфилде, Виргиния[228].