Молодой рядовой, имея какую-нибудь родню в Петербурге, тётушку или дядюшку, в несколько лет мог надеяться попасть в капралы, сержанты и скоро выслужиться в офицеры. Недоросль из дворян без всякой родни и протекции мог легко просидеть пятнадцать лет до получения капральского звания, которое было немного лучше простого солдатского. Большие средства даже при отсутствии покровителей, конечно, много помогали в карьере.

У рядового Кудаева не было ни влиятельной родни, ни денег.

Случайно выискал он в Петербурге родственника, который приходился ему двоюродным дядей. Но у этого дяди, капитана Калачова, не было более близких родственников и выискавшийся племянник Кудаев очень его обрадовал. Всё-таки не чужой! Но Калачов, будучи уже в отставке, проживал в Петербурге как простой обыватель и не мог ничем помочь племяннику по службе.

Молодому рязанскому недорослю, конечно, оставалось как-нибудь просуществовать подобно другим недорослям солдатам и надеяться на счастье. Но вскоре после его прибытия в Петербург, молодого человека, по его выражению, лукавый попутал.

Поставили его однажды на часы в караульню Зимнего дворца. В числе обитателей, которые сновали в сравнительно маленьком доме, он увидал молодую девушку. Раз десять промелькнула она мимо него, раз пять взглянула на него, и случилось то, что бывает и будет всегда на свете. Молодые люди сразу приглянулись друг другу. Вскоре после этого Кудаев, по собственной охоте, стал всё чаще появляться на часах во дворце. Он вызывался добровольцем, заменяя то одного, то другого из своих товарищей, когда им приходилось идти в дворцовый караул. На, третий или четвёртый раз молодой преображенец уже успел перемолвиться с молодой девушкой, а однажды с ним заговорила и пожилая женщина, очевидно, родственница его зазнобы.

Наконец, вскоре эта "придворная барынька", как определяли её люди во дворце, позвала молодого человека зайти к ним побеседовать. На другой же день Кудаев уже без ружья и не в качестве часового, а в качестве гостя явился в Зимний дворец и, пройдя разными полутёмными закоулками нижнего этажа, очутился в двух маленьких горницах у новых знакомых.

Пожилая женщина оказалась служащей в штате племянницы царствующей императрицы. Это была камер-юнгфера Анны Леопольдовны, принцессы Брауншвейгской, матери объявленного наследника престола. Для Кудаева такое знакомство было, конечно, находкою. Это была важная протекция по службе.

С первого же своего визита Кудаев увидал, что ему посчастливилось. Камер-юнгфера Стефанида Адальбертовна Минк была курляндка и, по-видимому, не из дворянок. С ней вместе жила её племянница, которую она называла кратко Мальхен, а прислуга звала Амалией Карловной.

Молодая девушка, лет семнадцати, однако, мало походила на немку. Стефанида Адальбертовна была полная, белокурая с сединой женщина, удивительно мудрёно говорившая по-русски. Что касается до Мальхен, то девушка смахивала совсем на русскую барышню. Черноволосая, быстроглазая, бойкая говорунья, она напоминала Кудаеву одну барышню, соседку по вотчине в Рязани. Мальхен отлично изъяснялась по-русски, даже без малейшего акцента. Вскоре Кудаев узнал, что если госпожа Минк приехала в Россию ещё недавно, вместе с принцессою Анною Леопольдовною, то её сирота-племянница, наоборот, была уже давно, с восьмилетнего возраста, в Петербурге и забыла думать о своей прежней родине.

В первое же знакомство Стефанида Адальбертовна, при объяснениях с Кудаевым, пользовалась помощью племянницы, так как молодой человек окончательно не понимал ни слова из того, что говорила госпожа камер-юнгфера. Слова были простые на подбор, произнесённые, конечно, неправильно, но тем не менее настоящие российские и, несмотря на это, Кудаев сплошь и рядом совершенно не понимал, что из этих слов выходит и что желает сказать госпожа Минк. В первый же день знакомства, барыня, жалуясь рядовому, говорила:

— Я очень трус. Когда ветер подует, мой щок далеко уходит.

Мальхен должна была объяснить Кудаеву, что тётушка её боится сквозного ветра, так как у неё часто от этого бывают флюсы.

Беседы Кудаева с новыми знакомыми бывали всегда в этом роде. Молодому человеку была нестерпимая тоска толковать с госпожой камер-юнгферою, но глазки и улыбки Мальхен вознаграждали его за всё. Молодой малый понял, что он благосклонно принят обеими новыми знакомыми, а что они для него всё-таки, сравнительно, люди сильные. Госпожа Минк служила в горницах принцессы, была любимицей её главной фрейлины и наперсницы Иулианы Менгден, а сестра этой фрейлины была замужем за сыном фельдмаршала графа Миниха.

Много бессонных ночей провёл Кудаев после своего знакомства, думая о том, что из этого всего может произойти. Его, очевидно, принимают у госпожи Минк не без цели. Мальхен влюблена в него, а тётушка не прочь выдать замуж племянницу за русского дворянина. Он простой рядовой, но ведь ей стоит сказать слово фрейлине. В один день просьба о рядовом дойдёт до фельдмаршала и императрицы и Кудаев, вместо пятнадцатилетней службы до первого капральского чина, может в полтора — два года сделаться даже офицером гвардии.

Кудаев бывал в гостях у камер-юнгферы раза два в неделю, но более частые посещения госпожа Минк отклонила. За то Мальхен, пользовавшаяся сравнительной свободой, изредка одна прогуливалась в саду близ дворца и выходила из него на берег Невы. Кудаев, часто бродивший здесь, встречался с ней и тут влюблённые могли свободно беседовать подолгу.

За несколько дней до загадочной всем ночи, когда Кудаев попал в числе прочих в пикеты, расставленные по всей столице, он послал к госпоже камер-юнгфере единственную свою знакомую в Петербурге, в качестве свахи. По странному стечению обстоятельств, петербургская чиновница, пожилая вдова, отправившаяся свахой к Степаниде Адальбертовне, называлась Степанидой Андреевной. Придворная барынька приняла сваху вежливо, гостеприимно и отвечала, что она не прочь выдать племянницу замуж за рязанского дворянина, но просила несколько дней срока, чтобы серьёзно подумать о предложении.

Вернувшись от придворной барыньки, Степанида Андреевна Чепурина объяснила, что дело обстоит благополучно, но что надо ковать железо, пока горячо.

— Только моли Бога, — прибавила она, — чтобы императрица была жива. А сказывают, что она хворает сильно.

— Почему же? — удивился Кудаев. — Что же мне до императрицы?

Петербургская старожилка Чепурина знала многое такое, чего не знал недоросль из дворян, недавно прибывший из глуши, и потому сразу поняла исключительное положение, в котором был Кудаев. Она предложила разъяснить дело молодцу обстоятельно и толково; побеседовав с преображенцем наедине, глаз на глаз, шёпотом она потребовала с его стороны "ужасательно" клятвенно обещаться никому не проронить слова.

— Пойми ты, соколик мой, что это мы ведём разговор государский. За это и тебя, и меня плетьми постегать могут. Попадём к Бирону в лапы, не только плетей, и литер отведаем.

— Каких литер? — изумился наивно Кудаев.

— Каких? То-то ты с гнёздышка слёток, воистину слёток. Рыкнет на нас кто-нибудь "слово и дело", стащат нас в приказ, в сыск, начнут пытать, на дыбу поднимать, а там тебе и мне, после кнутов и плетей, выжгут на лбу "веди" и "добро". Не понял?

— Не понял, — отозвался Кудаев.

— Веди и добро прямо в лоб отхлопнут калёным железом. А значит оное: вор и душегуб.

— Да за что же? Мы не воровали и никого не губили, не резали...

— Вот за этот наш государский разговор. Так ты поклянись мертво молчать, чтобы мне из-за тебя язык не вырезали, да и тебе чтобы не идти на цепь садиться.

Разумеется, Кудаев поклялся хранить всё в тайне. Тогда Чепурина объяснила молодцу рядовому, что ему крайне выгодно сделаться мужем племянницы камер-юнгферы во дворце самой императрицы. Но при этом хитрая петербургская чиновница прибавила своё следующее дальновидное соображение.