Мы остановились, я снял с себя куртку, вывел наружу Катю и накинул ей на плечи. Подвел к краю. Сначала было слишком темно, а потом из-за туч выглянула луна, и Катя ахнула.

— Игорь… — прошептала она.

Не задумываясь, я прижал ее к себе, грудь к груди, окутывая ее теплом своего тела.

Она прижалась щекой ко мне и вздохнула, любуясь простиравшимся видом. А мое тело окаменело. Наши бедра соединились. Ее волосы щекотали мне шею.

— Мне нужно кое-что сказать вам.

— Ничего не нужно. Молчи.

— Это важно, — она задрала свое лицо, почти подставляя мне губы. — Я знаю ваши правила. Когда вы найдете виновника, а это наверняка будет ваша фанатка, которая приревновала ко мне, то вы ее накажете…

Катя издала мучительный стон.

— Это сложнее сказать, чем я думала… — пожаловалась она.

Я подавил улыбку, зная, что ее острый язык ничто не остановит.

— Я не хочу, чтобы вы ее пороли, — выдала она, а я от этих слов сцепил руки за ее спиной сильнее. — Не шлепали, не заглядывали под юбку, и не…

— Катя, — предупреждающе попытался остановить ее я.

— Не прикасались к ней. У меня нет права просить вас об этом, но… Мне кажется, это не педагогично. Это слишком личное, что ли.

Я молчал, не зная как реагировать. Не хотелось признаваться, что это действительно личное, и что я сорвался только с ней. А Снежина как будто подслушала мои мысли.

— А я клянусь вам, что больше не буду вас преследовать. Ну может быть, только если мне захочется пообниматься, — она крепче прижалась ко мне. — Или поныть. Но я не буду больше ходить без трусиков, или пытаться переспать с вами, или провоцировать вас. Обещаю.

Я ждал, что придет облегчение, но ничего подобного. Я чувствовал, что Снежина опять обманула меня! Ведь я каждый день предвкушал наши наказания, черт ее возьми!

— То есть, ты исправилась? Больше никаких выкрутасов и вызовов?

— С чего бы это? — она запрокинула голову и фыркнула. — Не отнимай у меня единственное развлечение в этом захолустье. Я все еще собираюсь превратить твою жизнь в ад.

И она захохотала, прижимаясь ко мне непозволительно близко.

Невозможная.

Дерзкая. Но такая желанная. Может сделать этот день до конца исключением из правил? Если уж я начал нарушать их с утра, то зачем исправляться на ночь глядя?

Завтра проснусь и снова буду строго следовать им. А сегодня...

— Я редко наказываю ремнем, и только в тех случаях, когда другого выхода просто не было.

Ее глаза мерцали, когда Катя запрокинула голову, чтобы видеть меня.

— И это было так же возбуждающе? — прошептала она.

— С ними я ничего не чувствовал. Ни гнева, ни интереса. Только наказание.

Катя затаила дыхание.

— А со мной?

— С тобой я все чувствую.

Лунный свет осветил ее. Красота Снежиной была неземной. Я не мог вспомнить свое имя, когда она так смотрела на меня. Как будто видела больше, чем я показывал всем.

Слова замерли, так и не слетев с губ. А ведь мне много что было сказать!

Мы не можем.

Ты моя воспитанница.

Я вдвое старше тебя.

Тебе опасно связываться со мной.

Я зло.

Ты ангел.

Я сделаю тебе больно.

Нет, не так...

Я могу убить тебя!

Все причины, вся логика, правда и здравомыслие ускользнули из мыслей, когда она уставилась на мой рот. Стука сердца заглушал все звуки. Но я слышал наше прерывистое дыхание и видел соблазн ее пухлых губ.

Моя рука легла ей на шею, пальцы сжались. Я опустил голову, ловя ртом ее сладкий выдох. Он совершенно затуманил разум, дразня вкусом запретного.

От одного поцелуя ничего не будет. И уговаривать себя не пришлось.

Я не просто поцеловал ее. Поглотил и овладел. Раздвигая податливые губы и вторгаясь в лоно сладкого рта своим жадным и голодным поцелуем.

Девять лет я не прикасался к женщинам. Жар от ее губ ошеломил меня. У нее был вкус первородного греха, который я уже забыл, думал, что не помню. Но сейчас я целовал не просто неисправимую, избалованную девчонку, погрязшую в распутстве. Я целовал Еву, не познавшую ни страсти, ни соблазна.

И это пьянило похлеще вина.

Ее запах проник в мои легкие, и мои барьеры пали. Я и так держался сколько мог. В конце концов, она уже была моей.

Она была моей подопечной.

Я поцеловал ее со всем несдерживаемым голодом, который сжигал меня изнутри.

Катя невинно пыталась отвечать на мои поцелуи. Поглаживала мои губы и язык нетерпеливыми, неумелыми ласками. А я хотел сжечь еев том пламени, в котором сгорал сам.

Я сжал ее ягодицы и прижал к своим напряженным бедрам.

Ее стон прострелил позвоночник разрядом. Не осталось никакого контроля, только чистые инстинкты. Мне не надо было ничего объяснять. В поисках своей единственной, я неожиданно нашел ее в той, которая совершенно мне не подходила.

Нашел тогда, когда отрекся от любой связи с женщиной.

А сейчас я прижимался к ней, говоря своим телом то, что я не имею права объяснять словами. Я хотел ее тело, ее удовольствия, ее боли. Я хотел ее полностью, как бы неправильно это ни было.

— Игорь? — мое имя мольбой прозвучало от Кати. Голос дрожал от вожделения и тоски.

Это только усилило голод. Я умирал от желания ответить на ее призыв. Просто спустить молнию и вогнать в нее член до упора. Заставить кричать мое имя и просить освобождения.

Эта мысль привела меня в бешенство. Я поцеловал ее сильнее, глубже, желая больше. Сегодня, сейчас…

Но что-то было неправильным. Ее поведение было неправильным. Ее поцелуи были слишком невинными. Она вела себя в моих объятиях совсем не так, как веду искушенные девушки.

Пронзительная догадка отрезвила меня.

— Нет, — простонал я.

Я отстранился от Снежиной, борясь с желанием завладеть ею.

— Что случилось? Куда ты?

— В первый раз будет больно, — произношу я и как коршун слежу за ее реакцией.

Он дергает плечом:

— Ничего страшного, потерплю.

Я знал! Я так и знал!

Только… какого хрена девственница делает в исправительной академии?!

— Я был в секунде, чтобы лишить тебя девственности, как животное! — зарычал я, срывая я злость на ней.

— Но я не против! Я хочу этого! С тобой, а не с каким-то Тимуром, или другим придурком.

— Я не буду трахать тебя. Не сейчас. Никогда! Но если узнаю, что ты соблазняешь Тимура или любого другого придурка в этой академии, я выдеру тебя так, что целый месяц сидеть не сможешь. Ясно?

— Ты серьезно?

Снежина возмущена, но пусть не думает, что я буду шутить на эту тему.

— Абсолютно.

Она зажмурилась и отвернулась.

Я не двигался, пока сердце не пришло в норму, уже в привычном ритме отсчитывая удары. Я проводил Каю в нагретую машину, чтобы не стоять на диком холоде. И повез ее обратно.

Когда академия уже показался, Кая заговорила.

— Я не твоя фанатка, Шереметьев.

— Какое облегчение, — буркнул я.

— Нет, ты не понял. Я не пускаю по тебе слюни, не вздыхаю по прекрасному телу, подглядывая за тобой в окно…

— Значит все в порядке, — сухо ответил я.

— Ничего не в порядке! Потому что мне всего этого мало! Я не хочу твоего обожания, или чтобы ты просто трахал меня, — она посмотрела в окно и договорила: — Мне нравится, когда ты на грани. Нравится доводить тебя и видеть, как ты меняешься. Ты меня пугаешь, но это в тебе дико возбуждает. Я не хочу обычных отношений. Мне нравятся порки, наказания. Хочу, чтобы ты трахал меня как животное. Чтобы душил...

— Остановись! — процедил я, снова начиная заводиться.

— Не могу! — закричала она. — Кто мне вообще сможет дать такое, если не ты?

— Ты слишком молода, чтобы знать, чего хочешь, — прошипел я, стараясь напугать ее.

— А ты знал, чего хотел в восемнадцать?

— Да. Знал. Добивался и получал. Но именно из своего опыта советую тебе — не лезь в это. И не лезь ко мне!

Я остановился перед академией и вышел из машины. Снежина выскочила из машины не дожидаясь, когда я открою ей дверь. Я быстро позвонил дежурному преподавателю, чтобы он проводил Снежину до комнаты без всяких допросов. Уже далеко за полночь, ей нужно выспаться.