Если бы я согласилась с этим, если бы я приняла эту академию и закончила год здесь, что это изменит?

Моя мать принесет свою девственную принцессу в жертву самой богатой и могущественной семье, которую найдет, тем самым передав контроль за мою жизнь еще одному засранцу.

Если я не возьмусь за свое будущее сейчас, мне больше этого сделать не позволят.

Я медленно брела по тропинке через густой парк на территории академии. А скорее всего это была часть тайги, огороженная забором. Я бы не удивилась.

Я откусила хрустящий хлеб и шла, задумавшись над будущем и несвободой, пока движение над головой не привлекло мое внимание.

Надо мной пролетела летучая мышь, почти задевая мою макушку крыльями. Улетела и вернулась, сделав круг.

— Хлеба моего хочешь или крови? — усмехнулась я и бросила вверх кусочек мякиша. Мышь спикировала и улетела с добычей в лес.

Я прислонилась к стволу дерева, ловя лучи дневного солнца и решила, что не пойду на занятия Шереметьева. Технически мне расписание еще не назначили и я не обязана сидеть на его парах.

Прогуляв по парку пару часов, я замерзла до чертиков. Вернулась в главное здание и остановилась в холле. Нужно найти Шереметьева и извиниться? Или пошел он в задницу? Сказал же завтра даст расписание. Вот завтра и извинюсь!

Скажу, простите нижайше, но решила, что ваши лекции не стоят моего внимания. Поэтому сделала нам обоим одолжение и прогуляла.

Но его обещание наказания толкнуло меня пойти и проверить, сойдет ли мне прогул с рук.

Дверь в аудиторию была прикрыта, но, судя по звукам внутри, там еще кто-то занимался. Чем — уже не мое дело, но Шереметьев точно был там и не один!

Я слышала щебечущий голос девушки и кажется она с ним флиртовала! Мое сердце забилось сильнее, когда я потянулся к ручке двери.

Я не могла войти туда вот так, без повода и причины. А если я помешаю чьему-то наказанию? Если Шереметьев не дождался меня, наверняка нашел другую подходящую жертву. Он может, не сомневаюсь!

Сжав пальцы, я отдернула руку от двери и медленно попятилась. Пусть лучше наказывает кого угодно, только не меня.

Через две секунды дверь распахнулась.

Я затаил дыхание, когда Ева вылетела оттуда. Она повернула в противоположном направлении и прижалась к стене с закрытыми глазами. Ее руки прижались к сердцу, и она вздохнула с тошнотворным удовольствием.

Выпрямившись, Ева зашагала по коридору и скрылась за углом. Она даже не заметила меня!

Зато увидел он.

Он стоял в дверном проеме, держа руки по бокам, с пустым нечитаемым выражением лица.

Его острый как бритва взгляд скользнул по мне, и, хотя я была готова к этому, дрожь во всем теле вырвалась наружу. Ноги снова стали мягкими, ватными. Я не съежилась, не проявила слабости. Если Ева от его наказания чуть не кончила, я точно выстою. Подумаешь!

Я прикусила губу так, что ощутила вкус крови во рту.

Шереметьев заметил это. Его зрачки расширились. Темные ресницы опустились щитом, скрывая его эмоции, а пальцы снова потерлись друг о друга, скрытно, словно это что-то запретное.

То, что зрело внутри Шереметьева, скрывалось в его личной тьме, было плохим, постыдным.

Его молчание угнетало.

Пальцы перестали двигаться, темно-синие глаза остановились на мне.

— Войди и закрой за собой дверь.

Он отдал приказ с пугающим спокойствием и зашагал обратно в комнату.

У меня не было выбора, кроме как следовать за ним.

— Я вышла на прогулку, — я провела липкими ладонями по юбке, сразу начиная оправдываться. — И заснула в парке. Клянусь, я не хотела. Просто... Не могла уснуть прошлой ночью и...

— Замолчи, — его резкий тон рикошетом разнесся по аудитории, заставив меня сглотнуть.

Он сел на край стола, не сводя с меня взгляда.

— Я не буду повторять твои нарушения.

Он постучал пальцами по столу. Потом его рука замерла.

— Всего ты накопила восемьдесят семь минут наказания.

— Когда? Я не так много...

— Молчи!

Он собирался бить меня восемьдесят семь минут? Боже мой, я не выживу! Стоять на горохе? На цыпочках? В ледяной воде?

Сколько ударов я смогу выдержать, прежде чем потеряю сознание? Меня раньше никто не били.

— Слушай меня внимательно, Снежина. Ты вытерпишь наказание без жалоб от и до. Если не сделаешь этого, часы будут удвоены. Подойди.

Берет меня на слабо. Но на меня это не действует.

Я подошла. Медленно.

— Встаньте в угол лицом к стене.

Он указал на угол у доски.

Я боялась вставать к нему спиной, но не видела ни ремня, ни трости у него в руках или на столе. По пугающему, жестокому взгляду, он явно собирался что-то со мной сделать. Не просто же стоять в углу полтора часа?

Если я не встану там, он придумает что-нибудь похлеще.

Я положила ладони на крашенные стены и попыталась успокоить свое дыхание, и тут Шереметьев приблизился ко мне. Каждый его шаг заставлял мой пульс биться быстрее. Нет, он ничем меня не коснулся.

Кроме дыхания. Его выдохи ласкали мой затылок, отчего перехватывало горло.

Огромная рука, темная, вся обвитая венами, легла рядом с моей на стене, когда он приблизил свой рот к моему уху.

— Стой тут ровно и молчи.

— Но я не…

— Девяносто минут.

— Было восемьдесят семь!

— Девяносто три минуты.

— Это нечестно…

— Девяносто шесть минут. Мы можем делать это всю ночь, Снежина.

Он не шутил. Даже не переходил черту. Вместо физического наказания он хотел заставить меня замолчать.

Это лучше порки? Я правда не знала. Я, блин, не могла думать, когда он так чертовски близко, когда дышит мне в шею.

Это совершенно неправильно.

Если бы он был кем-то другим, возможно, мои мысли так далеко не зашли. Но в Шереметьеве было что-то глубоко сексуальное. Не только его мужественность и поразительно великолепные черты лица. Что-то было в манере его поведения, в том, как он приказывал мне, приближался со всех сторон и смотрел на меня с расстояния в несколько сантиметров, грубо дыша, горячо глядя мне в лицо.

Как будто он хотел склонить меня над своим столом и трахнуть. Вот что я видела в его взгляде, слышала в его дыхании и чувствовала в его движениях!

А я этого не хотела. Не с ним. Но мое тело решило, что это отличная идея!

Я хотела избавиться от девственности, чтобы не стать невестой на заклание. Но отдать ее Шереметьеву? Идея безумная!

И гениальная…

Потому что решает обе мои проблемы. Избавление и отчисление за совращение. Даже если Шереметьев отвергнет мои ухаживания, он исключит меня за попытку совращения. Кое-что я с него все равно поимею.

— А знаете…

— Если ты скажешь еще хоть одно слово, я удвою время наказания. Научись уже молчать. Но, прежде чем я отойду… — он переместился, освобождая мою спину от своей тяжести и опираясь на мое плечо, чтобы прижать его к стене. — Я только что узнал об утренних собраниях девушек, которые подглядывают за мной и моими утренними тренировками.

Ева настучала? Потому что она была старостой? Неужели она рассказала о себе? Он тоже прижал ее к стене, чтобы выведать, как она вместе с остальными пускает слюни на полуголого Шереметьева?

— Что вы молчите?

— Не хочу увеличивать свое наказание.

— Можешь ответить.

— Хм… Вы ничего не спросили.

— Ты тоже подсматриваешь за мной?

— О нет. Точнее, да, но это не то, что вы думаете. Я была там вместе с вашим перевозбужденным фан-клубом.

— Я хочу узнать имена всех подглядывающих.

— Накажете? — сразу догадалась я.

— Безусловно. Они, и ты тоже, нарушаете режим академии. Это незыблемое правило для всех.

— Это круто, конечно. Но я стукачка. Зато могу дать вам бесплатный совет, как наладить режим в вашей академии.

Его бровь скептически выгнулась, а красивые губы насмешливо искривились. Ну конечно, кто я такая, чтобы выдать гениальному Шереметьеву оригинальную идею! Но я не унывала:

— Наденьте рубашку с начесом, отрастите живот и сделайте что-нибудь с вашим лицом, — я сморщилась, щелкнув пальцами. — Отпустите бороду, к примеру!