– Верно, – согласился я.

– Ну и где бы сейчас был мой сынишка? Все мракоборцы того, тю-тю, сгинули вместе с Дубровским. И Лешка мой пропал бы вместе с ними. Так что права была моя жинка, когда предупреждала меня о беде.

Да-а, тут атаман прав: две группы мракоборцев, которые пропали в день прорыва Тьмы, так и не вернулись. По последним уточненным данным, в общей сложности пропали без вести двадцать три сотрудника «пятерки», все как один – оперативники и технический персонал с опытом работы в иномирье, которых лично подготавливал Дубровский. Это была большая потеря для мракоборцев – по факту мы остались без бойцов, способных противостоять Тьме. И с этим надо было срочно что-то делать. Как только закончится мой больничный, сразу же займусь решением этого вопроса.

– А кто же тогда Белый человек? – удивленно нахмурилась жена.

– Дык муж твой и есть Белый человек, – улыбнулся Федоров. – Ну, сама погляди на него, когда он в парадной форме. Китель белый, брюки белые, перчатки и фуражка белые, только пуговицы, погоны да кортик на поясе золотом блестят. Чем тебе не Белый человек?

– Ну не знаю, – как-то недоверчиво скривилась Вера.

Видимо, у меня на лице отобразились все эмоции, потому что Федоров тут же решил сменить тему разговора, увести его в другое русло.

– Леха ведь мне не родной сын, – тяжело вздохнув, начал атаман. – Хотя это и так понятно, он же совершенно не похож на меня.

Тут Василий Федоров был прав: Алексей Федоров был совершенно не похож на своего отца. Атаман невысокий, субтильный, с мелкими чертами лица, нос картошкой, весь конопатый и с рыжей растительностью на голове. А Леха не в пример выше, стройнее и весь более, что ли, красивый и хорошо сложенный, с правильными чертами лица, да еще и брюнет. Если откровенно, то Леха на меня был больше похож, чем на своего отца.

– А я думала, что он в мать, – тихо ответила Вера. – Приемный, что ли? Или от первого брака жены?

– Не совсем приемный, подкидыш он.

– Это как? Расскажи, Василий Кузьмич.

Вера подалась вперед, оперлась на руку и широко распахнула глаза в ожидании слезливой истории.

Борисовна и Дядька тоже подсели к нам за стол, налили себе чай, и атаман начал свой рассказ.

– Было это пятнадцать лет назад, я тогда дежурил в аэропорту Ростова-на-Дону: казачьи патрули в то время работали наравне с полицией. Прилетел очередной рейс из Турции, и одна из прилетевших на том рейсе женщин оставила на минутку двухлетнего ребенка у стойки администратора, а сама отошла якобы в туалет. На самом деле она вышла на лестничный марш служебного перехода, где и повесилась на перилах, оставив после себя предсмертную записку: «Я так больше не могу, позаботьтесь о сыне». Из вещей у нее были только сумка с детскими вещами и документы.

Женщина, которая летела по соседству с ней в самолете, рассказала, что погибшая жаловалась ей на свою тяжелую судьбу. Дескать, с первым мужем ей не повезло, он оказался контуженым военным, второй раз по переписке вышла замуж за иностранца, уехала к нему на родину в Болгарию, а он оказался игроманом и подонком: несколько раз проигрывал ее в карты друзьям, и она сексом отрабатывала долги мужа. В общем, настрадалась девка, однако смогла сбежать от мужа. Но, видимо, решила, что жить с таким грузом не может, и, как только вернулась в Россию, тут же покончила жизнь самоубийством.

Тут Федоров перевел дыхание, махнул стопку коньяка и продолжил:

– А у нас ведь с женой детей не было: сколько ни старались, а все никак боженька детишек не посылал. Может, дело было в том, что я «срочку» служил на флоте в подводниках, не знаю. А тут такой шанс! В общем, я все документы, что были в сумке, сжег в мусорке, чтобы у следствия не было шансов найти родственников ребятенка. Даже смотреть не стал, чтобы потом не было соблазна найти настоящую родню Лешки. Скомкал пакет с документами, полил жидкостью для розжига и сжег. Нет, понятно, что билет был и регистрация в полете, но я там кому надо подмазал, чтобы никто не искал родню. А потом подключил свои связи и оформил опекунство над малышом на себя.

– Ничего себе, – вытирая слезы, прошептала Вера. – И что, так никто этого мальчика и не искал больше? У него же отец должен быть.

– Нет, не искал. Думаю, если бы у матери Лешки была нормальная родня, она не повесилась бы от безысходности. Так что с тех пор я и числюсь отцом Алексея. В то время у моей Лизоньки как раз рак неоперабельный диагностировали, и врачи ей сроку прожить давали всего пару лет. А как я Алешку домой привел, она буквально духом воспряла, как будто в нее жизнь вдохнули. И моя жена прожила без всяких лекарств и лечений целых девять лет. Девять! Ну а как помирать собралась, так и предупредила меня, чтобы берег я нашего сына от Черного человека.

После смерти жены я от одного из врачей-онкологов узнал про Закрытый сектор. Ну и решил, что легче всего избежать встречи с Черным человеком, уйдя в другой мир. Вот так мы с сыном тут и оказались. А потом уже я многих своих односельчан сюда переманил, станицу Федоровскую поставили. Я атаманом стал, вот тебя, Палыч, встретил, Ивана Сиротина. Сам же знаешь, как у нас все потом закрутилось, так что все хорошо сложилось. Я ни о чем, кроме смерти жены, не жалею.

– А Лешка про это знает? – шепотом спросила Борисовна.

– А как же, все знает. Я от него секретов не держу: мне кажется, так по-честному.

– А свою настоящую мать он помнит? – спросила Вера.

– Нет. Но я не все документы сжег, я одну фотографию, где он на руках у матери, оставил, чтобы Лешка знал, как его настоящая мамка выглядела. Леш! – крикнул атаман, подзывая своего сына к нам. – Лешик, у тебя фото мамки с собой или в вещах?

– С собой, батьку. Показать?

– Покажи.

Лешка достал из нагрудного кармана небольшую фотокарточку «полароид». Фото тут же начали передавать по кругу и рассматривать. Вера и Борисовна утирали слезу, расчувствовавшись от грустной истории жизни семейства Федоровых. Сам атаман бахнул уже третий подряд полтишок коньяка. Я подумал, что надо бы сходить за следующей бутылкой, а то такими темпами той, что есть на столе, надолго не хватит.

Ко мне фотография пришла последнему. Я взял карточку в руки, взглянул на нее, и тут же перед глазами пошли радужные круги, в глазах потемнело, а рюмка, которую я держал в другой руке, выскользнула из пальцев и упала на стол.

Это фото семнадцать лет назад я сделал лично, вот этими самыми руками. Фотоаппарат взял на день у своего друга, упаковку на десять карточек купил в магазине и за один вечер все отщелкал. На фото была моя первая жена Лариса с моим сыном Русланом на руках.

Как?! Что?! Почему?! Десятки вопросов ворвались в мою голову и принялись метаться там наподобие стаи ворон, угодившей в замкнутое пространство клетки. Вопросы бьются о закрытые окна и двери, хотят вырваться наружу, но их не пускают.

– Жень, Жень, Женечка? – слышу я встревоженный шепот жены. – Что с тобой? Тебе плохо? Может, тебе прилечь? Устал? Коньяк в голову ударил?

За столом разом все смолкли, все внимание обращено на меня. Я словно оказался вдруг на сцене под яркими софитами. Или нет, скорее, не на сцене, а прижатый спиной к стене, а на меня смотрят стволы винтовок расстрельной караульной команды. Нина, Игорь и Лешка тоже смотрят на меня внимательно и с тревогой. Переживают.

– Все нормально, – едва шевеля губами, отвечаю я, и тут же, пока смятение не прошло, начинаю говорить, исповедоваться: – Мы с Ларисой познакомились на студенческой вечеринке, по пьянке переспали, она тут же залетела. Сразу не рассказала, потому что очень боялась родителей: они у нее были строгие, да еще и пьющие, вот она и побоялась. А когда стало поздно делать аборт, пришла ко мне и все рассказала. Ну, я, как благородный олень, и предложил ей жениться.

Жить было тяжело: оба молодые, глупые, у меня родителей нет, у нее – алкаши, помощи никакой. Помимо учебы (а я тогда был на последнем курсе) работал на двух работах, упахивался вусмерть. Видимо, из-за этого, а может, из-за того, что никакой любви между нами не было, мы часто ругались, можно сказать, постоянно. Но когда родился сынишка, Руслан, я понял, что ради ребенка можно и постоянную ругань с женой терпеть, лишь бы сын рос в полной семье.