Как я такое допустила?

Мысленно бью себя ладонью по лбу. Неужели Катя права? И нам нельзя находится в одном помещении?

Стыд жаром приливает к щекам. Я же на него набросилась.

— На две партии пингвинов, — продолжается сонный диалог.

Прижимаю ладонь ко рту, чтобы сдержать смешок. Даже сильные мира сего имеют маленькие слабости. Повинуясь порыву, кручусь в объятиях и оказываюсь нос к носу со спящим Шершневым. Он недовольно морщится, ерзает. После чего сминает ладонью мое бедро и успокаивается, опрокинувшись на спину.

— Да, мадагаскарских, — сдвигает брови и морщится. — Проблемы?

В голове всплывает старая серия мультфильмов. Невольно улыбаюсь. Еще одно воспоминание из прошлого. Кажется, что именно оно сейчас крутится в голове у Шершнева. От этого в груди становится невероятно тепло.

Смаргиваю наваждение и опираюсь на локоть. Длинные ресницы дрожат. Прошлый сон сменился на что-то новое. На лбу с тонкими полосками морщин проступает испарина. Выступающие скулы окрашиваются в розовый цвет. Темноволосая голова дергается на подушке.

Неожиданно для себя прикладываю ладонь к его щеке, затем успокаивающе глажу. Шершнев прижимается ближе, хватает за руку и тянет на себя. Очнувшись от наваждения, дергаюсь в сторону, чтобы вырваться из непрошенных объятий.

— Любимая, — морщится и мягко шепчет, пронзая словами до дрожи. — Малыш, ты куда?

Соображаю, откуда взялись шипы, которые до крови царапают горло.

Без чувств, Шершнев?

Догадка поражает в момент, когда Олег снова пытается заключить меня в объятия. Действует, словно холодный душ и больно ранит сердце.

У Шершнева кто-то есть. Или был. Кто-то, с кем он больше не вместе: то ли из-за личных установок, то ли другим причинам.

Поэтому он вчера мне отказывал?

Теплые объятия больше не кажутся уютными. Постельное белье колется, запах перегара жалит обоняние. Выкручиваюсь из кокона рук и свешиваю ноги. Судорожно ищу признаки хоть какой-нибудь одежды.

В этой комнате я не живу с момента, как окончила институт. Она теперь используется, как место для прислуги.

— Куда ты? — Шершнев кашляет, и я оборачиваюсь.

Олег садится и трет лицо, затем оглядывается вокруг. После чего поворачивается ко мне и с ожиданием приподнимает бровь.

— Пить хочу, — выдаю первую мысль, которая приходит в голову. — Могу и тебе принести.

Шершнев хмурится и смотрит на меня в упор, будто пропускает через рентген. Трясет головой со взъерошенными волосами. Потом, словно приняв какое-то сложное решение, подается вперед.

А я отодвигаюсь и тяну одеяло на себя. Инстинктивно прикрываю грудь. Жест не остается незамеченным. Он замирает. Взгляд припечатывается к моему кулаку, который крепко сжимает плотную ткань.

— Буду благодарен, — уголок рта Шершнева дергается, когда я отвожу взгляд. — Мне отвернуться?

— Какой ты догадливый, — бросаю в ответ. — Чем быстрее сделаешь, тем скорее получишь воду.

Он зло усмехается, затем натягивает одеяло и отворачивается.

— Ясно. Давай быстрее. Голова лопнет сейчас.

— Потерпишь, — недовольно цыкаю. — Нечего меня спаивать.

Голос Шершнева застает меня на пороге комнаты.

— Тебе ночью Лазарев звонил.

Останавливаюсь, как вкопанная. Оборачиваюсь. Шершнев лежит, укрытый одеялом по самую макушку. По нему ничего не поймешь. Страх оплетает липкой паутиной. Вцепившись в дверной косяк, глубоко вздыхаю. Стараюсь, чтобы голос звучал спокойно.

— Что сказал?

— Я не ответил.

Облегчение накатывает волной. Надо позвонить Жене. Особенно после всего случившегося. Добыл интересную информацию про махинации или выяснил насчет акций. Еще не помешало бы узнать о возлюбленной Шершнева.

От мысли о той, кого он звал во сне, становится дурно.

Теперь наш план претерпит изменения. Я пустила Шершнева туда, куда не следовало.

— Лен.

Замираю, когда слышу его голос.

— Что? — шиплю и сглатываю.

Скорее бы почистить зубы. Это все, что меня беспокоит сейчас. К черту девушку.

— Лазарев, — Шершнев прочищает горло и выглядывает из-под одеяла, — у вас с ним что-то есть?

Хлопаю ресницами. До меня не доходит смысл вопроса. А он закатывает глаза, затем поправляет одеяло.

— Отношения, — морщится и потирает кончик носа. — Раньше. Не знаю. Неважно. Ты поняла. Вы спали?

Отворачивается к окну, и на лице замирает нечитаемое выражение. На кончике языка крутится один-единственный ответ. С Лазаревым у нас никогда ничего не было и быть не могло. Парень подруги — запретная территория.

Но тут в голову лезет брошенная сквозь сон фраза.

«Любимая».

Злорадно щурюсь и смахиваю волосы с плеч.

— Наши отношения тебя не касаются, — равнодушно отвечаю и, высоко задрав подбородок, покидаю комнату.

Глава 30

Утренняя рутина быстро приводит меня в чувство. С тревогой кошусь на телефон. Лазарев не перезванивает, а самой звонить в такое время неудобно. Хотя на моей памяти Женя или работает, или с Катей…

Или пьет.

Когда он умудрялся ей изменять, до сих пор остается загадкой.

В отличие от нас у ребят отношения были нормальными. Один детский сад, школа, университет. Мама Кати много лет помогала по хозяйству Александру Самуиловичу после ухода его жены.

Следила за Женей, как за собственным сыном.

Всем казалось, что они с Катей проживут бок о бок до гробовой доски.

Но я хорошо знаю подругу. Она скромная и часто довольствуется малостью, поэтому не разводит скандалы на пустом месте. Да еще такие серьезные. Уже три месяца прошло с разрыва, а она по-прежнему к нему не вернулась.

Я считала, что через пару недель самостоятельности Катя сдастся. Для нее подобные вещи — слишком кардинальная смена в жизни. Неприятно осознавать, что думала о подруге хуже, чем она есть.

Но дни превращались в месяцы, а она с упорством муравья выстраивала свою новую жизнь по кирпичику. Пока Лазарев давал ей время на раздумья, Катя вымела остатки воспоминаний о нем из сердца и завела новые отношения.

«Сергей Воробьев, владелец сети клиник детской нейрохирургии. Не сильно разбираюсь во всем этом. Неважно. Она все равно вернется ко мне».

Лазарев рассказал об этом внезапно. Поддался порыву, показал целое досье. Он узнал о нем все: где живет, с кем спит, сколько у него пациентов и какого цвета волосы у санитарки ночной смены.

Достал даже информацию о его погибшей жене.

«Жаль, Лен, что детей у них не было. Тогда все стало бы проще. Голодные до денег наследнички сыграли бы мне на руку».

От воспоминаний ежусь и, подхватив емкость, наполняю водой кофемашину. Тогда во взгляде Лазарева промелькнула искра безумия, отчего мурашки табуном помчались в кругосветное путешествие. Как при просмотре фильмов ужасов.

Лазарев заметил. Мою реакцию. Рассмеялся и очень быстро сменил тему. Но я уверена, что в кошмарах увижу этот одержимый блеск, застывший ледяной коркой на его аквамариновых радужках.

Трясу головой и тянусь за кофе, только пакет с зернами стоит пустой. Разочарованно вздыхаю. Скоро здесь не останется ничего привычного. Понимание сего факта доставляет дискомфорт.

Помню, как радовались родители, когда выбрали этот дом. А теперь все исчезает.

Разочарованно плюхаюсь за барную стойку и щелкаю чайник.

— Кофе нет? — бурчит Шершнев, оказавшись на пороге.

В одних брюках и без рубашки, растрепанный и потирающий глаза, он совсем не выглядит грозно. Наоборот. От его вида становится спокойнее.

Пожимаю плечами и тянусь за чашкой, которая на полке над моей головой. Шершнев сонно потягивается и разминает плечи с красными следами от моих ногтей и зубов. Поджав губы, делаю вид, будто меня занимает материал, из которого сделан сервиз.

Более неловкой ситуации на всем белом свете не сыщешь.

— Как твое моральное состояние? — Шершнев поворачивается ко мне спиной и распахивает шкафчики. — Где у тебя чай?