Ненадолго задержавшись на событиях 1230–1231 годов в жизни Людовика Святого, не следует просто констатировать, что «кризис был преодолен». Нередко, если периоды затишья на пути исторического развития не сменяются упадком, оказывается, что в это время идет напряженная подспудная работа во всех структурах, как будто волна откатывает, чтобы, собравшись с силами, нахлынуть вновь. Мертвая зыбь прикрывает собой мощный поток событий.

Во время этого затянувшегося несовершеннолетия, когда юный король, по-видимому, постепенно вступал в свои законные права и обязанности, но на первом плане как бы продолжала оставаться Бланка Кастильская вместе с советниками, оказавшимися в тени (поскольку их присутствие редко подтверждается документами), Людовик IX, заметив, что некоторых из главных действующих лиц уже нет рядом, стал проявлять характер и поведение, достойные политика.

Три главных советника, входившие в правительство Филиппа Августа и Людовика VIII и сыгравшие столь важную роль в момент смерти последнего и при вступлении на престол нового короля, ушли довольно скоро. Епископ Санлиса, брат Герен, вернул печати в 1227 году и умер в конце того же года. Камергер Бартелеми де Ру а, скончавшийся в 1237 году, вероятно, постепенно стал отходить от дел. Жан де Нель время от времени появлялся при дворе. Остался один из главных сподвижников королевской семьи — Готье Корню, архиепископ Санса, имя которого стояло первым в иерархических списках духовенства.

Ушли старики, а вслед за ними — и юные принцы королевской крови. Второй брат Людовика, Жан, помолвленный в 1227 году в возрасте девяти лет с дочерью графа Бретонского, вскоре умер. Четвертый брат, Филипп Дагоберт, скончался в 1235 году, не дожив до двенадцати лет. Карл, третий из оставшихся в живых братьев короля (после Роберта и Альфонса), получил в апанаж, согласно волеизъявлению Людовика VIII, Мен и Анжу. Круг «сыновей короля Франции» сузился.

Произошли изменения и в рядах владельцев крупных фьефов. «Политическое» значение имели, пожалуй, две кончины: Фердинанда, графа Фландрского, с 1227 года верного сподвижника короля и вдовствующей королевы, который умер в 1233 году, и спустя несколько месяцев, в январе 1234 года, — дяди юного короля, Филиппа Строптивого, того самого «вздорного человека», вечно мятущегося и так и не снискавшего славы. Но, как бы то ни было, его смерть ликвидировала единственную «фамильную ипотеку». Другой глава Фронды[170] первых лет царствования Людовика, Робер де Дрё, умер спустя еще два месяца. Дело о наследовании Шампани было также решено в пользу короля. Бароны — враги Тибо Шампанского, с позором провалившие военные операции, оказались более удачливыми в династических махинациях. Тибо IV пришлось столкнуться с обладавшей правами на графство Шампань кузиной Алисой, королевой Кипра, поскольку та, будучи старшей дочерью графа Генриха II, могла вступить в право наследования графства, ибо только королевская династия Капетингов исключала женщин из числа престолонаследников. Конфликт между Тибо и его кузиной обострился в 1233 году, когда Алиса вернулась во Францию. В конце концов, в 1234 году все уладилось. Королева Кипра отказалась от личных прав на графство Шампань, согласившись на сумму в 40 000 турских ливров и на годовую ренту в 2000 ливров. Это была огромная сумма, и Тибо, несмотря на свое богатство (Шампань была местом самых крупных торговых ярмарок в христианском мире, а в 1233 году, после смерти дяди Санчо, брата матери, он стал королем Наварры), был не в состоянии выплатить такую сумму. Он обратился за помощью к ставшему теперь его другом Людовику, и королевское правительство заплатило причитающиеся королеве Алисе деньги, однако за это Тибо отдавал в ленную зависимость королю Франции графства Блуа, Шартр, Сансерр и виконтство Шатоден. Так была устранена угроза, которую представляло для королевской династии владение Блуа-Шампань, сжимавшее с двух сторон Иль-де-Франс и Орлеане — самое сердце королевского домена.

Окружение короля сменилось, с главными феодальными противниками было покончено; проблему представляла только Англия. После выхода из кризиса позиция юного короля весьма упрочилась. Кроме того, именно в 1227–1234 годах и особенно в 1231–1234 годах молодой король проявляет те черты характера и поведения политика, которые впоследствии станут неотъемлемой частью образа Людовика Святого и памяти о нем. И именно в отношениях с Парижским университетом, с епископами, с императором, а главным образом в сфере благочестия, постепенно формируется будущий Людовик Святой.

В 1229 году Парижский университет еще совсем молод. Имея своими предшественниками школы, порою эфемерные, которые на протяжении беспокойного XII века открывали учителя на холме Сент-Женевьев и которые на рубеже XII — ХIII веков организовывались в корпорацию, университет в самом начале XIII века получил привилегии от Филиппа Августа и уставы от Папства (университетская корпорация — это сообщество клириков и христианский институт). Дед Людовика Святого, вне сомнения, уже давно понимал, как важно для французской монархии иметь в Париже, превратившемся при нем в квазистолицу, центр высших исследований, который мог принести его королевству славу, насаждая ведение и выпуская «высокопоставленных функционеров», из числа клириков и мирян[171]. Но Филипп Август, безусловно, не проводил «университетскую политику», что станет обычным для Людовика Святого. Вмешательство королей обусловливалось степенью беспорядков в случае волнений, их ролью «светской длани», если того требовали приговоры Церкви, пусть даже она сознавала пользу Парижского университета и тот авторитет, который он придавал монархии. Когда в 1219 году Гонорий III папской буллой Super spéculant запретил преподавание римского права в Парижском университете, в этом, разумеется, не следует усматривать только вмешательство короля Франции, не желающего, чтобы в его столице преподавали имперское в своей основе право, тогда как сам он жаждал признания собственной независимости от императора. Скорее дело в том, что Папе претило это увлечение правом, заслоняющее христианское богословие, в столицу которого понтифик хотел превратить Париж. Впрочем, Гонорий III запретил и преподавание медицины — еще одной соперничающей дисциплины. Это вынудит монархию набирать своих юристов в Тулузе и особенно в Орлеане. О значении Парижского университета для власти Капетингов можно судить по очень важной в ХIII веке у клириков теме translatio studii Подобно трансляции императорской власти от античности к Средневековью (translatio imperii от царств Востока к Римской империи, затем к германской Священной Римской империи), существовала и трансляция интеллектуальной власти (translatio studii) — от Афин к Риму, а затем к Парижу. Для христианского мира Рим — политическая, а Париж — интеллектуальная столица: таковы закрепленные институционными реальностями мифы о власти, унаследованной юным королем Франции. Потеря Парижского университета означала бы потерю своего влияния и могущества. К тому же считалось, что в Италии есть Папа, в Германии — император, а во Франции — университет. Двумя сильными сторонами Парижского университета являлись: факультет искусств, где подготовка шла в процессе изучения курса семи свободных искусств и где можно было получить общее образование, наиболее открытое всему новому, где кипели дискуссии и рождались идеи; и факультет богословия, вершины учености, центр новой схоластики, объединяющий молодых клириков под покровительством высшего духовенства (обеспечивающее освобождение от налогов, исключительную судебную компетенцию корпорации и епископского суда по делам догмы и веры). Не будучи связанными обязательствами духовного сана, они образовывали неспокойную среду, характеризующуюся падением нравов (грабежами, насилием, изнасилованием) или просто разгулом: попойками, песнями, скандалами.