Что касается ревизоров Людовика Святого, то одной из главных их задач было, в лучших феодальных традициях, реформировать или упразднить «плохие кутюмы».

Безусловно, участившиеся апелляции к королю, который иногда символически эффектно сам вершит суд под знаменитым венсеннским дубом, а чаще всего это делают от его лица советники, способствовали упрочению королевской власти и унификации судебной процедуры в королевстве. Впрочем, речь не о замене сеньориальной юстиции юстицией иного порядка, но о признании превосходства юстиции сюзерена-суверена над юстицией его вассалов. Как заявят тотчас после смерти Людовика Святого сторонники его сына Филиппа III в ответ на требования сторонников его брата Карла Анжуйского, дяди нового короля, соблюдать кутюмы, речь шла о том, чтобы заставить признать превосходство «кутюмы королевства» над кутюмой фьефов, феодальных владений. Эта эволюция изучена не до конца.

Юрист Жак де Ревиньи, знаменитый магистр Орлеанского университета и верный сторонник королевской власти, испытывавший на себе сильное влияние римского права[1300], все еще утверждает, что следует отдавать предпочтение «собственной родине», то есть сеньории, где ты живешь, а не «общей родине», то есть королевству.

Основой Французского королевства времени Людовика Святого все еще является земля и сельское хозяйство. Крестьяне по-прежнему составляют не менее 90% населения. Разумеется, при Людовике возросло число получивших свободу; король советовал своим чиновникам действовать в интересах беззащитных людей, а не владетельных сеньоров, и защищать крестьян, но ничего не изменил в способе производства, основанном на эксплуатации вилланов, место которых в социальной иерархии осталось прежним. Экономическое развитие и распространение денежного типа хозяйства и методов эксплуатации сеньории изменило характер крестьянских повинностей; денежные подати, чинш отныне возобладали над барщиной и натуральным оброком, феодальная рента стала иной, однако та ее часть, которая взималась в деньгах, способствуя в некоторой степени социальному расслоению среди крестьян, в целом все же укрепляла сеньориальную систему, достигшую своего апогея.

Если обратиться к вопросу знати, то, конечно, поражают случаи, когда королевская юстиция применяла санкции к знатным людям и даже к баронам. Хороню известно дело Ангеррана де Куси, вызвавшее недовольство среди баронов. Но надо отметить, что все эти случаи противополагали одних аристократов другим, чаще всего рыцарей, баронам. Согласно традиции Капетингов, отдающих предпочтение прелатам и баронам, в окружении Людовика Святого нет горожан, хотя встречаются скромные клирики, наподобие крестьянского сына Робера де Сорбона, и рыцари средней руки вроде Жуанвиля. Людовик Святой все так же связан со знатью, с аристократией, как будет связана с ними вплоть до 1789 года французская монархия. Он особенно опекал обедневшую знать, разоренную крестовым походом или подъемом денежного хозяйства, и тех, кто относился к «стыдливым бедным», категории, особенно близкой этому ученику братьев нищенствующих орденов. Он помогал им, то превращая в вассалов, которые получали пенсию, подобную «денежному лену», то, не раздумывая, вводил в королевскую администрацию, куда, по словам Г. Фуркена, они «ворвались» («une entrée massive») в его правление. Но я бы поостерегся усматривать в них «знать государства», порожденную крестовым походом[1301]. Людовика Святого и французское общество периода его правления не надо считать ни слишком отсталыми, ни слишком передовыми. Идеал безупречного мирянина, которого король противопоставляет герою, благородства от этого не теряет. А безупречному человеку противополагаются и горожанин и виллан.

Людовик Святой не был королем горожан. Впрочем, города не были антифеодальными организмами, как полагают некоторые историки. Городская экономика, как известно, вписывается в феодальный способ производства. Однако города, как было справедливо сказано, ощущали себя «коллективными сеньорами» и вели себя подобающим образом. О ранней стадии капитализма не может быть и речи. Во Франции Людовика Святого были не редкостью даже фьефы ремесленников. Разумеется, необходимо учитывать и те процессы, которые происходят в это время в обществе: утверждается дух накопительства и наживы, купцы с помощью ростовщичества начинают продавать время, а университетские ученые — науку, а ведь и то и другое принадлежит только Богу. Но святой король не любил ростовщиков, будь то иудеи или христиане, и, что ни говори, с недоверием относился к интеллектуалам. Рассмотрев экономику и городское и купеческое общество времени Людовика Святого, думаю, прав X. Л. Ромеро, называя его феодально-буржуазным обществом[1302].

Король страждущий, король смиренный, друг бедняков, король братьев нищенствующих орденов, Людовик Святой был королем нового типа лишь постольку, поскольку Христос в XIII веке сам превратился в распятого короля, в короля — Бога страстей. Однако, даже проявляя смирение, сеньор не становится простолюдином. Любить бедных и беззащитных («убогих»[1303]) — это для Людовика скорее дело милосердия, чем юстиции.

Людовик Святой не был ни королем-революционером, ни даже реформатором в современном смысле слова. Он соответствовал «Зерцалам государей», появившимся в каролингскую эпоху, и видоизмененным «Возрождением» ХII века, и духом нищенствующих монашеских орденов, которые возникли в ХIII веке. Он остался или, вернее, стал феодальным королем, извлекавшим всю возможную пользу из феодальной системы. Зато он был утопическим королем. Rex pacifiais, как назвал его Бонифаций VIII в булле о канонизации, то есть король последних времен, желавший привести свой народ к спасению на том свете, а не к счастью на этом (в XIII веке об этом еще и помыслить невозможно), несмотря на то, что грядущие поколения назовут его правление периодом мира и благоденствия на земле. Разумеется, при нем получил ускорение процесс нисхождения небесных ценностей на землю, но эти ценности остаются религиозными, и если феодальная модель, господствовавшая на небесах, модель Псевдо-Дионисия вместе с иерархией небесного общества, архангелами и ангелами, снизошла на землю, то лишь за тем, чтобы более прочно на ней утвердиться.

Было одно занятие, которому французские короли — от Хлодвига до Людовика XVI — предавались с большей или меньшей увлеченностью, — охота. Королевская охота способствовала появлению в большом количестве королевских лесов и возведению там или в непосредственной близости от них многочисленных резиденций; особенно преуспела здесь Франция. Во-первых, просторы Иль-де-Франса создавали прекрасные условия для королевской охоты. Огромным желанием Филиппа Августа было превратить в охотничьи угодья Венсеннский лес, который для Людовика Святого станет местом отдыха и осуществления правосудия. Ничто так не работало на образ короля, ничто более не подтверждало его привилегии, чем охота[1304].

Однако ни один текст, ни один документ не доносит сведений о Людовике Святом на охоте. Вероятно, он вообще не охотился[1305].

Поступая, а вернее, не поступая так, он снова укреплялся в своем исключительном положении среди мирян. Такое воздержание сближало его в первую очередь с епископами, которым с давних времен, начиная с IV Вселенского собора, запрещалось это занятие, это развлечение, являющееся также, и прежде всего, признаком знатности, мирской знатности.

Между прочим, целая традиция связывает негативную коннотацию с охотниками и, в частности, с охотниками-правителями (разве Нимрод, царь-тиран, бросающий, сооружая Вавилонскую башню, вызов Яхве, не был великим охотником?). В Библии «князья народов» (principesgentium), «забавлявшиеся игрищами небесными» (qui in avibus celi ludunt), «исчезли и сошли в ад» (Вар. 3: 16–19). Текст, приписываемый святому Иерониму, гласит: «Я никогда не видел, чтобы охотник был святым»[1306]. В одном из своих трактатов епископ Иона Орлеанский, автор одного из главных «Зерцал» каролингских королей IX века, посвящает целую главу («De institutione laicali», книга II, глава ХХIII) «тем, кто ради охоты и любви к собакам пренебрегает заботой о бедных» (не кажется ли это написанным специально для Людовика Святого, отдающегося служению бедным?[1307]).