Во-вторых, брат Салимбене дважды оказывался рядом с королем: в 1248 году, на генеральном капитуле францисканцев в Сансе, когда король уходил в свой первый крестовый поход; затем в 1271 году, когда гроб с останками короля везли через Реджо-нель-Эмилия, где почивший Людовик Святой сотворил свое первое чудо. Описание встречи, состоявшейся в 1248 году, — это уникальный документ, а прочие краткие заметки о Людовике в «Хронике» оставляют нам образ короля, каким его увидел монах, совсем не похожий на Мэтью Пэриса и к тому же несколько более удаленный во времени от святого короля. Мэтью был на пятнадцать — двадцать лет старше Людовика и умер на одиннадцать лет раньше; Салимбене был на семь лет младше короля и пережил его на восемнадцать лет.
Один — бенедиктинец, другой — францисканец; один — англичанин, другой — итальянец; первый, в отличие от второго, никогда короля не видел. Мэтью пребывал в традиционном монастыре и жил в традиционном феодальном обществе; Салимбене вышел из бурлящей среды городских коммун, переходил из одного монастыря в другой; Мэтью писал свою хронику вне всякого интеллектуального контекста, несмотря на редкие упоминания Парижского университета, Салимбене участвовал в жарких спорах вокруг учения Иоахима Флорского, что послужило материалом для его хроники, а споры эти вторгались и в жизнь Людовика.
Салимбене с удивительным постоянством называет короля Франции «святой» Людовик, хотя хронист умер за девять лет до его канонизации. У. Джордан справедливо заметил, что не следует забывать, что понятие «святой» (sanctus) в XIII веке относилось не только к официально признанному святому, объекту культа Церкви, но прилагалось и к человеку, снискавшему известность своей святостью, и что Салимбене, попавший в русло процесса канонизации короля, дал ему такое определение заранее[782]. Точно так же, по обыкновению, он прилагает к нему эпитет «блаженной памяти», выражение, широко прилагаемое к человеку, которого любят поминать добрым словом, — уместная формула, благодаря которой в первую очередь и говорят о роли этих памятных рассказов в производстве исторической памяти великого человека.
Людовик IX впервые появляется в «Хронике» в связи с крестовым походом в Египет. Гвельф по духу, но тяготея скорее к сторонникам императора, а не Папы, Салимбене делает упор на противлении короля Франции Иннокентию IV, поглощенному борьбой с императором и желавшему, чтобы Людовик отсрочил выступление в поход и оказал давление на Фридриха II. Переговорив с Папой в 1245 году в Клюни[783], Людовик отказался отложить срок выступления в крестовый поход из-за конфликта между Иннокентием IV и Фридрихом II. Францисканец не перестает говорить о его решимости и упорстве:
Итак, король Франции Людовик упорствовал на выполнении своего не подлежавшего отмене плана и решительно и благочестиво готовился осуществить свой заморский поход и как можно скорее прийти на помощь Святой земле[784].
И вот знаменитый рассказ о пребывании короля Франции в Сансе; он заехал туда как кающийся рыцарь по пути в Эг-Морт и присутствовал на генеральном капитуле францисканцев.
Там оказался и Салимбене, который уже не один месяц находился во Франции, а за год до того с одним братом, проповедовавшим крестовый поход короля, совершил поездку в область Осера. Он — живой свидетель. А Салимбене умел наблюдать и рассказывать.
Когда король Франции выехал из Парижа и прибыл на капитул и когда он приблизился к монастырю, все братья минориты вышли ему навстречу, чтобы приветствовать его. Брат Риго[785] из ордена миноритов, канцлер капитула собора Парижской Богоматери и архиепископ Руанский, вышел из монастыря в епископском облачении и поспешил навстречу королю, то и дело вопрошая: «Где король? Где король?» А я шел за ним. Ибо он шел в растерянности совсем один, с митрой на голове и с пастырским посохом в руке. Просто он замешкался, переоблачаясь, а остальные братья уже вышли и стояли по обочинам дороги, устремив взоры туда, откуда должен был появиться король, с нетерпением его ожидая…[786].
И вот появляется король:
Король был стройный и изящный (subtilis et gracilis), в меру худощавый и высокий (macilentus convenienter et longus). У него было ангельское с тонкими чертами лицо. И он пришел в церковь братьев миноритов не с королевской пышностью, но в обличии паломника, с сумой и посохом за спиной, служившими прекрасными украшениями королевским плечам. И прибыл он не верхом, а пешком, и братья его, три графа… следовали за ним столь же смиренно и в том же обличии…. И король совершенно не думал о том, чтобы идти в сопровождении свиты, предпочтя этому молитвы и одобрение бедных…. И, воистину, его скорее можно было бы принять за монаха, хранящего в душе любовь к Богу, чем за рыцаря, облаченного в воинские доспехи. Войдя в церковь братьев, он весьма благочестиво опустился на колени перед алтарем и начал молиться. Когда он вышел из церкви и остановился на пороге, я оказался рядом с ним. От лица казначея церкви Санса ему поднесли огромную щуку, плававшую в ушате из пихтового дерева, который тосканцы называют «бигонка» и купают в нем младенцев, ибо во Франции щука считается очень дорогой и ценной рыбой. Король отблагодарил и дарителя, и его посланца. Затем король громко объявил, чтобы никто не входил в зал капитула, кроме рыцарей и тех братьев ордена, с которыми он желал говорить.
Когда мы собрались в капитуле, король изложил свои намерения, вверяя судьбу свою, своих братьев, госпожи королевы-матери и всех своих приближенных братьям монахам и, весьма благочестиво преклонив колена, попросил их о молитвах и благословении. Несколько стоявших рядом со мною французских братьев монахов не могли сдержать слез благоговения и любви…[787].
Затем слово взял кардинал-легат Одо де Шатору, сопровождавший короля в крестовом походе, затем генерал францисканцев Иоанн Пармский произнес похвальное слово в честь короля, который благодаря своему смирению и благородству является «и королем (rex noster), и сеньором, и отцом, и благодетелем» братьев, так по-доброму поговорившим с ними. Он прибыл не для того, чтобы просить золота или серебра («ибо, слава Богу, его сундуки полны» — интересное свидетельство того, что король Франции слыл богатым), но их молитв и благословения. Генерал произнес похвальное слово крестовому походу и духу крестовых походов, который был свойствен французским францисканцам более, чем братьям других провинций, и решил просить, чтобы все братья священники отслужили четыре мессы за короля и его придворных. А окажись король в смертельной опасности, то братьям надлежало увеличить количество таких месс. Если король сочтет, что этих благодеяний недостаточно, пусть повелевает, и братья ему повинуются. Людовик сердечно поблагодарил генерала и попросил, чтобы слова Иоанна Пармского были записаны и чтобы к этой бумаге приложили печать ордена и вручили ему эту грамоту, что и было сделано. Людовик — человек архивов, для которого официальный документ есть необходимое восполнение и завершение слова[788].
В ознаменование этого события король, несмотря на воздержание, устроил братьям прекрасный обед в трапезной, разделив его с ними. На столе были черешни и белый хлеб, и французы, по обыкновению, обильно сдабривали еду вином и заставляли непьющих братьев пить вместе с ними. Вслед за этим были поданы стручковые бобы, сваренные в молоке, рыба и раки, пироги с угрем, рис с миндальным молоком, посыпанный коричной пудрой, жареные угри с изысканной приправой, сладкие пироги, сыры и фрукты. И все это подносилось галантно и учтиво[789]. Блюда постные, но все равно это был пир. Что ни говори, угощение было королевским.
