Однако, как это столь часто случалось с Фукудзава, он оказался в меньшинстве. В значительной степени это было обусловлено традиционным образом японского императора, который позиционировался не столько как грозный повелитель, сколько как образец человеколюбия и отец нации. Считалось, что император должен править, не прибегая к силовым методам воздействия, которые являются показателем его слабости и неправедности.
Другую точку зрения на национальную проблему высказывали японские христиане. Они говорили, что для объединения частей империи требуется наднациональная идея, т. е. христианство. Христианские публицисты открыто объявляли, что господствовавшая в то время концепция семьи-нации должна уйти в прошлое. Ссылаясь на западный опыт, они утверждали, что христианство вовсе не отменяет патриотизма, а вот тот, кто не верит в способность японского народа ассимилировать инородцев, занимает антипатриотическую позицию. Утимура Кандзо выдвинул тезис о любви к двум J, имея в виду Японию (Japan) и Христа (Jesus), но подавляющему большинству японцев такое соединение показалось неприятным.
«Христианский» подход был обречен. Отказаться от «семейного» подхода к нации было невозможно. Ученые мужи находили, что великая Римская империя потеряла свою витальность именно из-за распространения христианства, когда религиозная идентичность стала считаться более важной, чем этническая принадлежность.
Тем не менее проблема оставалась. Объявить «аборигенов» членами одной с японцами «семьи» казалась абсурдом – физическая ассимиляция (кровосмешение!) казалась многим буквально святотатством. Заостряя вопрос, будущий национал-социалист Кита Икки (1883–1937) в своей первой публикации 1906 г. вопрошал: будет ли радоваться отец японской нации, император, если он будет провозглашен отцом не только японцев, но еще и негров?[480] В предыдущие десятилетия было потрачено столько сил, чтобы создать японскую нацию и обосновать ее уникальность. Японцев открыто объявляли народом, который под предводительством императора спустился с Неба. Теперь же японцы терзались страхом, что инородцы растворят в себе японцев, которые утеряют свою уникальность.
Несмотря на это, представление о сложном этногенезе японцев и многонациональной Японии все равно обладало большой привлекательностью, ибо оно работало на перспективу. Концепция единой в этническом отношении Японии замыкала японцев в границах страны, делала их «пленниками», находящимися в заточении на «крошечных» островах, ограничивала горизонт, обрекала на островное одиночество.
В это время в сознании японцев с новой силой объективируется ось север-юг. Раньше она имела отношение прежде всего к геомантике, теперь же японцы признаются композитным этническим образованием, сумевшим вобрать в себя этносы «севера и юга». Отсюда делались широковещательные выводы о превосходных свойствах японцев. На физиологическом уровне – умение приспосабливаться к жизни как в холодном, так и в жарком климатическом поясе, а на уровне культурном – способность заимствовать иностранные достижения, перерабатывать и адаптировать их к своим нуждам. И разумеется, по этим параметрам японцы не знают себе равных в мире[481].
Казалось бы – что может быть общего между традиционным конфуцианским дискурсом и современным национализмом? Однако мы видим, что в обоих случаях географический фактор признается решающим для формирования человека вообще и японца в частности. Самоописание с помощью географического кода делало актуальным территориальный дискурс вообще. Но если в токугавской Японии делался вывод о том, что японцы, живущие на прекрасной земле, не должны никуда стремиться, то теперь из композитного происхождения японского народа следовали совершенно другие, далеко (в прямом смысле этого слова) идущие выводы. Раз предки японцев имеют как северное, так и южное происхождение, то и нынешние японцы имеют право на землю своих предков. При этом понятия «север» и «юг» с легкостью истолковывались в расширительном смысле. Юрист (!), публицист и христианин Укита Кадзутами (1860–1946), отвечая на обвинения в том, что войны с Китаем и Россией имели экспансионистские и эгоистические цели, писал, что «в жилах японцев течет кровь разных рас: айнов, которые принадлежат к белой расе, материковых народов, относящихся к монголоидам, негритянской расы, сформировавшейся на Кюсю в результате смешения малайских народов», а потому военные победы японского народа «представляют собой образец совершенства для всех патриотов мира»[482].
В обществе высказывались самые разные идеи о происхождении японцев. Что касается правительства, которое в то время столь часто обвиняли в низкопоклонстве перед Западом, то оно взяло твердый курс на то, что Япония является страной многонациональной. Эту многонациональность японцы демонстрировали на всемирных выставках. Так, на выставке в Сент-Луисе (1904 г.) была построена айнская деревня. Как и колониальные павильоны западных стран, эта экспозиция была призвана продемонстрировать себе и миру, что Япония – империя «настоящая», скроенная по западному, многонациональному лекалу. И не беда, что этих айнов насчитывалось всего лишь около 20 тыс. Ведь это было только начало «многонациональности». С присоединением Кореи Япония обрела более 10 млн. новых подданных, и теперь «инородцы» составляли около 30 % населения страны. Наиболее ретивые сторонники многонациональности даже заявляли, что Япония – страна более полиэтничная, чем Россия, а всякое «поли» лучше, чем «моно», поскольку только многообразие способствует развитию[483]. Тезис Кумэ Кунитакэ о «похожести» Японии и Великобритании предполагал, что они схожи не только своим островным положением, но и многонациональностью.
В школьных учебниках тоже говорилось об изначально полиэтничной Японии. Начиная с 1903 г. учебники имели гриф Министерства просвещения, а потому ни о какой «самодеятельности» речи быть не могло. Первый одобренный министерством учебник по географии обходит проблему полиэтничности молчанием. Там просто говорится о том, что пятидесятимиллионное население Японии исполнено радости, проживая под эгидой императора – представителя непрерывной династии. Про обитателей Окинавы было сказано, что по своему языку и обычаям они сильно отличаются от жителей других префектур, однако в последнее время в результате развития средств коммуникации эти различия стали намного меньше. В разделе, посвященном Хоккайдо, сообщалось, что айны в древности проживали по всей Японии, но теперь их осталось менее 20 тысяч.
В учебниках географии 1910 г. был сделан решительный шаг в сторону признания Японской империи многонациональным государством. Там утверждалось: население империи насчитывает 68 миллионов человек, причем «основную его часть составляет народ Ямато». В разделе, посвященном Тайваню, говорилось о том, что его население составляют по преимуществу переселившиеся туда китайцы, а также несколько племен аборигенов. Что до Сахалина, то его населяют айны и еще два-три племени. Хоккайдо определяется как место, где с древности проживали айны. О корейцах же не говорится ничего. Следует заметить, что раньше японцы никогда не именовали себя «народом Ямато» («Ямато миндзоку»). Да, «страна Ямато» существовала в глубокой древности, но с VIII в. она была переименована в Японию, сам термин «народ Ямато» являлся нынешним изобретением (собственно, в древности отсутствовало само понятие «народ»). Однако признание Японии страной многонациональной, где все народы являются подданными императора, потребовало создания дополнительного термина, который бы обозначал собственно японцев и отделял их от других народов империи.
В 1919 г. содержание учебников было вновь пересмотрено. И теперь национальный состав империи выглядел следующим образом: «Большую часть народа составляет народ Ямато численностью более 54 миллионов человек. Кроме этого в Корее проживает около 16 миллионов корейцев, на Тайване – более 100 тысяч аборигенов и более 3 миллионов мигрантов из Китая. На Хоккайдо живут айны, а на Сахалине – айны и другие аборигены. Все эти народы отличаются друг от друга, но все они являются в высшей степени «верноподданническими имперскими народами»[484].
