В таком саду, который обозревает человек – то ли с веранды, то ли с вершины горы, заиленный пруд превращается в безбрежное море, посреди которого высится обитель бессмертных – гора-остров Хорай. В построениях Кодзима Усуи это не сказано напрямик, но идея о том, что Япония – это и есть обитель отличных по своим качествам людей, явно зрела в общественном сознании. Сочинение Сига Сигэтака оказалось рубежным в деле осмысления японской природы. Теперь все больше мыслителей говорят о ее достоинствах и соотносят их с качествами японского народа. Оптимистический настрой (климат?) эпохи раскрашивал природу в самые радужные и прельстительные тона. Так, ведущий литературовед своего времени Хага Яити (1867–1927) в эссе, озаглавленном «Любить деревья и растения, наслаждаться природой» (1907 г.), утверждал: климат и природа страны настолько хороши и мягки, а окружающие японца ландшафты настолько «улыбчивы», что и сами японцы просто не могут не источать ответные улыбки[470].

Сочинение Сига Сигэтака было многим обязано традиционному для Японии географическому детерминизму: земля Японии прекрасна, а потому страну ожидает блистательное будущее. В стране находились и противники такого подхода. Так, Нитобэ Инадзо в своей работе 1904 г. «Островной характер» писал, что национальный «островной характер» (симагуни кондзё) японцев, к которому он относит узколобость, упрямство, самомнение, подозрительность, велеречивость и чрезмерную гордость, не имеет отношения к географии. Причина же формирования таких национальных особенностей лежит в истории – в политике изоляционизма, проводившейся сёгунатом Токугава[471]. Для преодоления этой «узколобости» Нитобэ советовал проводить колониальную экспансию. Таким образом, несмотря на разницу подходов, и Сига Сигэтака, и Нитобэ Инадзо решительно одобряли активную внешнюю политику тогдашней Японии. Оба доказывали одну и ту же теорему, но разными способами. Именно Нитобэ Инадзо стал первым заведующим кафедрой по изучению колоний, которая была создана в Токийском университете в 1908 г.

Нитобэ Инадзо

Сига именовал Японию «островной империей» и находил, что страну ждет «блестящее будущее». И действительно, он оказался прав. Военные успехи Японии создали принципиально новую ситуацию, при которой почти прекратились разговоры о малости Японии.

Япония выиграла войну со своим всегдашним культурным донором – Китаем. Ее территория приросла Тайванем с его тремя миллионами жителей. После победы над Россией в состав империи влилась южная часть Сахалина. Эта первая в новейшей мировой истории победа азиатской страны над страной европейской вызвала невероятный прилив гордости. Стали говорить о том, что маленькая островная страна одержала победу над материковой державой. Причем основной вклад в победу внес флот – японцам удалось овладеть стихией моря. Эта победа объяснялась мужественным национальным характером, который является следствием островного положения страны. Так, очень известный историк своего времени Сиратори Куракити (1865–1942, впоследствии был педагогом наследного принца Хирохито, будущего императора Сёва) в год начала японско-российской войны писал о том, что по сравнению с такими материковыми странами, как Китай и Россия, «пребывающий в островной стране народ легче объединяем; в особенности это касается нашей островной страны, которая занимает идеальное положение в смысле единения общества – хотя здесь и имеется иной этнический элемент в лице айнов, но подавляющее большинство населения составляет народ Ямато, в связи с чем в Японии не наблюдается существенной разницы в языке и обычаях»[472].

Ученик Сиратори известный историк Цуда Сокити (1873–1961), занимая более сбалансированную позицию, также находил несомненные достоинства в географическом положении Японии: «…ввиду того что в глубокой древности [японцы] были народом, обосновавшимся в изолированной островной стране, а также ввиду того что этот народ занимался сельским хозяйством на земле с теплым и мягким климатом, его связи с окружающими народами были чрезвычайно редки и не возникало желания иметь отношений с заграницей; поскольку же в стране проживал один и тот же народ, то и внутри страны не наблюдалось национальных конфликтов, войн было мало…» В то же время такие «островные» условия существования не способствовали крупномасштабной коллективной деятельности и не побуждали к культурной активности, заключает Цуда[473].

Японцы полагали, что военные победы превратили Японию в «первосортную» страну, догнавшую Запад. Тем не менее в материковую державу она пока что не превратилась. Ее территория прирастала, но прирастала островами. Мало ли в Японии островов? А ведь радикалы всерьез рассчитывали, что в результате победы над Россией Япония получит Сибирь. После заключения Портсмутского мирного договора с Россией (1905 г.) в Японии вспыхнули антиправительственные волнения – слишком многие люди рассчитывали на большее, чем на «полуостров», т. е. половину Сахалина. И лишь после присоединения Кореи (1910 г.) государственные деятели, мыслители и публицисты наконец-то получили полное основание, чтобы объявить Японию теперь уже «материковым государством», и они наперебой заговорили о том, что из «островной страны» Япония наконец-то превратилась в «материковую империю». Нитобэ Инадзо с удовольствием зафиксировал, что с присоединением Кореи Япония покончила со своим закрытым и ограниченным «островным сознанием»[474].

Новое «материковое» сознание как бы «распирало» и самого японца, и территорию его страны. В журнале «Тоа-но хикари» («Свет Востока». 1910. № 10) Иноуэ Каору (1835–1915), виднейший политический деятель и один из архитекторов реформ периода Мэйдзи, писал: «Если посмотреть на Японию до настоящего момента, то это, конечно, острова. Она состояла только из островов – сам Хонсю, Сикоку, Кюсю, Хоккайдо, Сахалин, Рюкю, Тайвань. Да, Япония состояла всего лишь из многочисленных островов, но теперь к ней оказался присоединен Корейский полуостров и ситуация сильно изменилась. Корейский полуостров – он и есть всего лишь полуостров, он выдается в сторону северного Кюсю и выглядит почти как остров, и все же он является оконечностью материка».

Иноуэ Каору

С присоединением Кореи японцы окончательно перестали воспринимать свою страну как маленькую и ущербную. Говорили: ведь ее площадь больше территории Германии, подобно Великобритании, она владеет колониями, в том числе на материке. Япония успешно вписалась в мировой империалистический порядок, национальный дух парил в поднебесье и бороздил волны мирового океана.

К этому времени произошла полная смена пространственной парадигмы: место сетований по поводу замкнутого и крошечного островного пространства, отгороженного от мира водной преградой, заняли планы по неограниченному расширению среды обитания. Исторический оптимизм увеличивал жизненное пространство японцев как на деле, так и в мечтаниях. Христианин Эбина Дандзё (1857–1936) с грозной радостью предупреждал: «Настало время для простирания крыл над миром с помощью той духовной силы, которую скопили на японских островах наши предки…»[475]

Японские христиане приобщались к западной культуре и приобщали к ней других японцев. В их экзальтированных и пафосных голосах звучит неколебимая вера в великое будущее Японии, которое понималось, в частности, как расширение среды обитания. Ученики хорошо усвоили уроки своих христианских учителей, которые прибыли в Японию с Запада для проповеди своих глобальных истин. Однако теперь свет учения был направлен уже в их сторону. Европейским глазам становилось больно, японцев обвиняли в оголтелом национализме.