Живя в Японии, Нитирэн называет свою страну далекой. Далекой от чего? От стран больших – Индии и Китая, за которыми утвердилась слава культурного и религиозного (буддийского) центра. Японцы того времени редко покидали пределы страны. Монахи, бывало, доплывали до Китая, но до Индии они даже и не пытались добраться. Тем не менее в эпоху упадка Закона такое желание стало у них появляться. Так, знаменитый монах Мёэ (1173–1232), горюя по поводу того, что ему довелось родиться в крошечной периферийной стране в век деградации, все-таки задумал путешествие на родину Будды и даже составил график своего пребывания там, но предостережение божества святилища Касуга остановило его. И тогда ему не оставалось ничего другого, как омыть ноги в океане, – он полагал, что эта же вода омывает и берега Индии[258].

Побывавший в Китае знаменитый проповедник дзэн-буддизма Догэн (1200–1253) писал о Японии с неприкрытым ожесточением: «Страна Япония расположена далеко в море, люди там глупы, мудрецов здесь никогда не рождалось, нечего и говорить, что и люди, вступившие на путь учения, здесь редки». В другом сочинении середины периода Камакура говорилось: «Япония и вправду маленькая страна, а поскольку она является таковой, то она не является землей, пригодной для обретения Пути, в ней собрались только люди бескорневые и недобродетельные, только мелкие и недалекие, а потому здесь невозможна проповедь Закона [Будды]»[259].

Парадокс истории состоит в том, что ламентации по поводу удаленности Японии от родины Будды достигли пика в то время, когда распространение и укоренение буддизма в японской культуре тоже достигло наивысшей степени…

Авторы, которые не имели непосредственного отношения к буддизму, тоже сетовали по поводу упадка нравов. В тексте исторического сочинения «Окагами» (вторая половина периода Хэйан) мы читаем жалобы на то, что человеческая жизнь сделалась много короче, чем в прежние времена. Сами люди тоже нехороши, рождение честного человека – редкость. Об одном таком честном человеке говорится: «Излишне прямодушен и честен, черты лица слишком хороши для маленькой страны, где попадаются льстецы и обманщики»[260].

Источники пестрят сетованиями по поводу наступления последних времен, когда даже буддийские монахи принимали участие в кровавых сражениях. Характеризуя эпоху с ее непредсказуемыми отклонениями от чаемого идеала, создатели «Хэйкэ-моногатари» восклицают: «А все оттого, что близится конец света и власть императоров утратила свою силу! Прежний государь и нынешний император, отец и сын, казалось бы, какая вражда может их разделять? А между тем то и дело творились дела одно чуднее другого, а все оттого, что приблизился конец света и помыслы людские обратились только к дурному…» «Горе нам! Умер будда, закатилось солнце, и мир человеческий погрузился во мрак, обреченный на вечное круговращение жизни и смерти! Кто ныне свободен от греха и низменных вожделений? Люди предаются лишь пьянству и похоти, уподобясь бешеному слону или скачущей обезьяне! В злобе клевещут они друг на друга, поносят святую веру! Истинно говорю вам: тем, кто погряз в грехах, не удастся избегнуть посмертных мучений, причиняемых стражами ада, служителями царя преисподней Эммы!»

Действительно, реалии эпохи свидетельствуют об огрублении нравов и ожесточении. В предыдущий период государство избегало казнить преступников из боязни, что они превратятся в разгневанных духов, которые, как считалось, непременно отомстят после смерти. Однако теперь казнь сделалась ежедневной нормой, а малолетний император Антоку был вынужден утопиться. После ужасного землетрясения в столице «люди с сердцем и совестью, горько вздыхая, говорили: «Император, украшенный всеми Десятью добродетелями, повелитель десяти тысяч колесниц, покинул свою столицу, священная особа его погрузилась на дно морское… Министров и вельмож на позор возили по улицам, головы их вывесили у врат темницы на всеобщее поругание… С древних времен и до наших дней грозен был гнев мертвых духов! Кто знает, что будет теперь с нашим миром?!»[261]

Ухудшение качества времени сказывается и на самой природе Японии, и на отношении к ней: «Да, в старину не то что ныне – государи правили мудро, оттого и боги являли свою благодать людям, а деревья сакуры обладали душой чувствительной и цвели в три раза дольше обычного!» Человек, который не может отыскать знаменитую сосну, восклицает: «Поистине, недалек конец света, если прославленные места уже позабыты»[262]! И даже в такой области, как сочинение стихов на родном языке, размеры страны сказываются на их качестве. Камо-но Тёмэй, противопоставляя японцев китайцам, досадует на широко распространенное убеждение, что в стихосложении следует придерживаться только старых образцов: «Наша страна маленькая, и людские представления здесь неразумные, вот и считается, что ничто не должно отличаться от того, что было в старину» («Мумёсё», неопубликованный перевод М. В. Торопыгиной).

В сознании эпохи представления об упадке времен, веры, малости страны и ее удаленности от источника веры образовывали один понятийный ряд: «Да, пусть мала страна наша, подобная рассыпанным зернам проса, пусть захирела ныне святая вера и недалек уже конец света…»[263] В другом месте «Хэйкэ моногатари» содержится утверждение, из которого можно заключить, что в такой стране, как Япония, ничего особенно хорошего по определению происходить не может: пусть страна наша – просяные зернышки, но все-таки с тех времен, как потомки Аматэрасу (т. е. императоры) стали хозяевами страны, а потомки божества Амэ-но Коянэ-но Микото (т. е. род Фудзивара) взяли в свои руки бразды правления, не бывало такого, чтобы главный министр сам брался за оружие[264].

Однако наряду с осознанием катастрофичности происходящего для адептов буддизма всемогущество учения все-таки сохраняло надежду на лучшее будущее. Несмотря на красочную и ужасную характеристику нынешнего положения в стране, Нитирэн в своем труде «Рассуждения об установлении справедливости и спокойствия в стране» («Риссё анкоку рон», 1260 г.) видит спасение в отказе от ложного учения амидаизма и в обращении к истинному учению, основанному на «Сутре лотоса»[265]. Однако Нитирэн был отправлен в ссылку, а нападки на амидаизм, обещавший хотя бы личное спасение, приравнивались к диссидентству. В самом конце «Повести о доме Тайра» государь-инок все равно выражает уверенность, что, хотя он и стал государем в стране с просяное зернышко, вера и соблюдение ритуалов дают ему надежду переродиться в «хорошем месте»[266]. Таким образом, глубокая вера все-таки позволяет преодолеть и неблагоприятное расположение Японии, и неблагоприятное время. Но не будем забывать, что в данном случае речь идет сугубо о личном спасении, а не о судьбе всей страны.

Признание того, что Япония является крошечной островной страной, было всеобщим. В то же самое время следует иметь в виду, что отнесение Японии к разряду «маленьких» стран необязательно свидетельствовало об уничижительном отношении к ее «малости». По-человечески понятное желание не считать среду своего обитания отвратительной и депрессивной заставляло искать аргументы в пользу того, что это не так или не совсем так.

В средневековом рассказе «Кумано-но хондзи» («Боги Кумано», период Камакура) Япония именуется «просяным зернышком», но характеризуется положительным образом. Государь индийского царства Магадха восклицает: «Как долго я живу в этой ужасной стране… Мне хотелось бы отправиться в такую страну, где жить хорошо». С этими словами он вместе со своими приближенными садится в летучую колесницу и отправляется в Японию – «страну с просяное зернышко», где божества сакрального места – Кумано – обладают чудотворными способностями[267]. Иными словами, Япония действительно страна маленькая, но это не сказывается на ее «качестве», в начале повествования автор даже называет ее «великой Японией», где под «великостью» следует понимать ее сакральные характеристики с точки зрения буддизма.