— Ребя, я поймал!

Из подмышек разило потом, Динка едва не задохнулась. Она зажмурилась и сжалась в комочек. А ее крутили, вертели, разглядывали, подталкивали друг к другу, забавлялись с ней, как пресыщенные тигры с котенком.

— Отпустите меня, пожалуйста… — тоненьким голоском проскулила Динка. — Меня мама ждет…

Это вызвало новую волну веселья.

— А что ж ты сюда пришла? — резонно осведомился крепкий рыжий парень. — Сидела бы дома, с мамочкой…

Парни казались ей такими страшными, что Динка молилась про себя: лишь бы не убили… Поэтому согласна была выполнить любое их приказание. Страх парализовал ее, как кролика вводит в ступор взгляд удава. Она была согласна и пить противную дешевую бормотуху, и даже полстакана водки махнула, не почувствовав вкуса, как воду.

От нервного возбуждения хмель ее совсем не брал. Может, если бы Динка опьянела, то потом было бы легче. Иногда очень здорово потерять память, но она, как назло, не могла ни упасть в обморок, ни отключиться. Она сидела в окружении пьяных подонков, послушно кивала, позволяла рыжему лапать себя под свитером, целовать взасос мокрыми противными губами. От этих поцелуев Динка задыхалась, с прудом сдерживая тошноту. Она боялась вырваться, боялась возразить.

Самое странное, что ей даже не угрожали, просто она сама боялась их спровоцировать, надеясь, что если будет послушной и покладистой, то ее отпустят.

А парни уделяли ей не больше внимания, чем обычной съемной шлюшке, готовой обслужить за полстакана. Поймав девчонку и позабавившись ее страхом, они потеряли к ней интерес, когда она оказалась их собутыльницей. Только рыжий настойчиво тискал покорную Динку, а потом встал из-за стола и потянул ее за руку.

В соседней келье было темно. В углу громко скреблись крысы. Динка невольно прижалась к рыжему, а он истолковал ее жест по-своему. На полу валялся грязный драный матрас, на него он и завалил Динку, налег сверху всей тяжестью, задрал короткую юбчонку и с силой рванул колготки. И только когда тонкий капрон с треском порвался на ее ногах, Динка опомнилась и закричала.

Рыжий зажал ей рот ладонью, но он мог и не делать этого: в ближайших окрестностях не было никого, кто бы мог прийти ей на помощь, а толстые каменные стены удивительным образом поглощали все звуки…

— Хорошая девочка, — сказал он, поднимаясь и отряхивая брюки. — Чего ж ты не сказала?

Динка молча глотала слезы. Рыжий помог ей подняться, обнял за плечи и, пошатываясь, повел на улицу. Динка очень боялась, что он завернет к дружкам и предложит им продолжить забавы с Динкой, но рыжий оказался собственником. Он довел ее до пролома в стене, подсадил, чтоб она перелезла, и задержал на секунду.

— Вякнешь, убью, — спокойно и буднично сказал он, но Динка сразу же ему поверила.

Ковыляя и спотыкаясь, она добралась до трамвая и там, на остановке, увидела Маринку. Подружка бросилась к ней, увидела свисающие лохмотьями колготки, подтеки крови на ногах и все поняла. Она схватила Динку за руку и уволокла подальше от освещенного проспекта, в какой-то чужой двор. Кровь они оттерли носовыми платками, колготки выбросили на помойку, и домой Динка явилась как ни в чем не бывало. Но мама сразу учуяла запах спиртного, и, прежде чем скрыться в ванной, Динке пришлось выслушать длинную нотацию. Кроме того что дочь где-то пила, мама больше ничего не заметила.

После того случая Динка стала легко относиться к постельным проблемам. Как говорится: нам, слава богу, нечего терять… Но страх остался. И не насилия она боялась: рыжий, как ни странно, оттого что был сильно пьян, не причинил ей сильной боли. Боялась Динка того, что теперь никто ее не полюбит по-настоящему. Ведь она сама пошла с насильником, сама пила и на все соглашалась. Ее не били, не угрожали ножом, не выкручивали руки. Все она делала сама, послушно и покладисто. Как же теперь доказать, что она этого вовсе не хотела?

Динка увлекалась мальчиками, но влюбиться боялась. Влюбишься, раскроешь душу, захочешь поделиться, а потом вдруг получишь в ответ презрение и осуждение. Лучше не знать, как это бывает. Когда не имеешь, то и терять не больно. Ей казалось, что она недостойна большой и чистой любви. Она мечтала о ней украдкой, но все же старалась относиться к своим партнерам легко, не привязываясь душой ни к кому.

Когда ребята все же влюблялись в нее, Динка искренне удивлялась и старалась прекратить отношения. Она убеждала себя, что ей незачем портить жизнь такому славному парню, он конечно же достоин лучшей доли, ему нужна не такая девчонка, как она. Динка привыкла думать о себе хуже, чем была на самом деле. И ее так и воспринимали: хорошенькая легкомысленная глупышка, что с нее взять… И никто не подозревал, как больно бывает этой беспечной девчонке… Психологи называют такое состояние вытесненным комплексом вины. И комплексовала Динка уже десять лет и все эти годы обвиняла себя, тринадцатилетнюю. Если бы она тогда была умнее, ловчее, расторопнее, если бы не послушалась Маринку, не поперлась в этот монастырь, если бы вообще никогда не наставало это Первое мая…

С Маринкой она перестала дружить и все боялась, что та кому-нибудь расскажет о Динкином приключении. Только после окончания школы стало немного легче, в авиаотряде никто не мог узнать о ее позоре… Хотя после этого у Динки было уже столько возлюбленных, что одним больше, одним меньше… Но не давал ей покоя тот, первый…

… — Я красивая?

Динка вытянула длинные ноги и подняла повыше юбчонку.

— Еще бы! — завистливо подтвердила Танька.

— Так почему меня никто не любит? — всхлипнула Динка.

— Ты Антона Васильевича имеешь в виду?

— И его тоже… Гад! Мало ему!

— Ты что?! — испугалась Танька. — Как ты можешь? Его же ранили!

— А меня чуть не убили… — Динка прикусила язычок.

— Кто? — округлила глаза Танька.

— Дед Пихто. — Динка одернула юбку. — Скажи, ну чем эта Наташка лучше? Чем? Почему на меня наплевать, а на нее нет?

— Так у них ведь сколько лет любовь, — вздохнула Танька.

— А у нас что? — в упор глянула на нее Динка.

Бесхитростная Танька покраснела так, что даже конопушек стало не различить.

— Ну у вас тоже, конечно, но…

— Ладно, не финти, — махнула рукой Динка. — Я сама в курсе, что ко мне нельзя относиться серьезно.

— Почему?

— Потому что со мной мужикам легко, а они по жизни легких путей не ищут, — хмыкнула Динка. — Им нужно героически преодолевать трудности, их нужно мучить и динамить, вот тогда они ценят достигнутое. А так…

Танька посмотрела на нее с милой, беззаботной улыбочкой. Потом уголки рта у нее стали постепенно кривиться, опускаться, а по щекам потекли слезы.

— Ага, ты права… — Танька все пыталась рассмеяться. — Со мной тоже все просто, без проблем… Я не люблю создавать проблемы…

— Я тоже. — Динка обняла подружку и ласково погладила по рыжим кудряшкам. — Не реви. Мы с тобой сильные. Ну-ка сделай так: «Чи-и-и-з».

— Чи-и-и-з, — послушно выдохнула Танька, и обе улыбнулись.

Олег Петрович следил за курсом, а рука сама тянулась к внутреннему нагрудному карману. В нем лежало письмо, которое он получил сегодня утром. Конверт был надписан округлым детским почерком, а в графе отправителя значилось: Васина Е. О.

Ленка… Почему-то он подумал о ней с нежностью. Даже руки задрожали, когда вскрывал конверт. В нем было что-то твердое, на ощупь похожее на фотографию.

И точно. Непослушные пальцы вытянули глянцевое фото, на котором стояли, обнявшись, мальчик и девушка.

Олег Петрович так долго смотрел на фото, что даже позабыл о том, что есть еще и письмо. Снимок, судя по всему, был недавний, на заднем плане деревья отливали золотом и багрянцем, а на детях были свитера и джинсы.

Васин придирчиво оглядел их одежду: ничего, аккуратные, одеты по моде.

Он сосредоточился на мелочах, подсознательно стараясь не рассматривать лица детей. Потом бросил быстрый взгляд — и словно приклеился к фото.