— Командир, — перебила врачиха. — Тебе скажу. Не будет ваша Наталья ни летать, ни ходить. А может, и говорить не будет. От удара у нее произошло кровоизлияние в мозг. Чтобы вам было понятно, зона семь на шесть на четыре практически выжжена. Это необратимо.

— И ничего нельзя сделать? — в ужасе переспросила Динка.

— Медицина бессильна, — нахмурилась врач.

— Скажите, а она… что чувствует?

— Ничего, деточка. Совсем ничего. — Врач сделала резкую затяжку. — Да оно и лучше. У нее перелом позвоночника, шейки бедра, голеностопа со смещением, разрыв селезенки. Мы ее по кусочкам собрали. А ведь красавица была?

— Красавица, — кивнул Костя.

— У нее родные есть?

— Я не знаю, — растерялась Динка.

— Нет, — ответил Костя. — В прошлом году она одна осталась.

— Да, — вздохнула врач. — И муж умер, и ребенка потеряла. Хотя какому мужу такая нужна? Им здоровых, да красивых подавай.

— И что же теперь будет? — растерянно спросила Динка.

У нее в голове не укладывалось, что может быть такая болезнь, которую нельзя вылечить. Разве возможно такое, чтобы Наташка никогда больше не смогла ни пошевельнуться, ни заговорить?

— Немного подлечим и передадим в интернат, — нахмурилась врач. — Там таких доглядывают.

— А навешать там можно? Адрес дадите? — спросил Костя.

— Дам. — Она усмехнулась. — Только ведь вы разок съездите и сами больше не захотите. Тяжело это.

— Ничего подобного! — взвилась Динка. — Зачем вы так? Нам всем Наташу жалко. Мы всем экипажем…

— Ну-ну. — Врач выкинула сигарету в урну и отвернулась, чтобы уйти.

— Подождите, а что вы сказали о ребенке? — остановил ее Костя.

— Шесть недель у нее было, — обернулась в дверях врачиха.

Динка опустила голову и залилась жгучей волной краски.

Теперь она уже не гнала Костю. Очень паршиво остаться одной в таком состоянии, когда в один клубок сплелись в душе и боль, и стыд, и чувство вины, и острая жалость. Динке казалось, что теперь Костя должен ее презирать, она ждала упреков. И была благодарна даже за простое молчание.

— Прекрати, — сказал Костя, когда Динка, наглотавшись сигаретного дыма, очередной раз хлюпнула носом. — Сколько можно винить себя во всех грехах? Ты здесь ни при чем.

— Но ведь я…

— И он тоже, — отрезал Костя. — В первую очередь, виновен он. И мы уже никогда не узнаем, что у них там произошло.

Он остановил такси и выжидательно посмотрел на Динку. Она назвала свой адрес и уютно устроилась на заднем сиденье рядом с Костей. Он обнял ее за плечи, притянул к себе, и ей стало вдруг так спокойно, тепло, как уже давно не было. От Кости ей передавалась какая-то уверенность. Пока они мчались через всю Москву, с одной окраины на другую, Динка даже незаметно для себя задремала.

Так бывает, когда боль превышает порог чувствительности и организм, защищаясь, отключается от реальности.

Она открыла глаза уже около собственного подъезда и тут же принялась корить себя за бесчувственность. Но за время сна боль и стыд прошли и исчезло чувство страха. Чего ей бояться? Кого? Страшнее, чем случилось с Натальей, с ней случиться уже не может. И в конце концов, ведь кто-то должен ответить за все?!

Несправедливо, если Наталья будет лежать бесчувственным бревном, а кто-то всесильный, стряхнув ее с доски, как ненужную пешку, будет продолжать свою игру!

Они вошли в подъезд, и Динка машинально открыла почтовый ящик. За время ее отсутствия там уже скопилось несколько газет, рекламных листочков и каких-то бумажек. Газеты скомкались, порвались на сгибах. Динка расправила их и стряхнула на пол желтый бланк повестки.

— Так и есть, — Костя наклонился и поднял его. — В прокуратуру. На завтра.

Из освобожденного от газет ящика выпали объявления о ремонте холодильников, автошколе, ускоренном курсе английского, последней выскользнула предвыборная листовка с цветным портретом.

Динка схватила ее, не дав упасть, и уставилась на портрет, не веря своим глазам.

«Ваш кандидат на выборах — Ларионов Борис Федорович», — крупно было набрано вверху красочного открыточного листа. А ниже на фото красовался представительный седой мужчина.

— Интересная биография! — усмехнулся Костя, разглядывая листовку. — Когда он успел два высших образования получить?

— А что? — Динка усиленно делала вид, что ее не интересует этот кандидат в депутаты, а сама поневоле все поглядывала на портрет.

От этого взгляда даже на фото не по себе.

— Так по датам не совпадает.

— Ну мало ли… может, опечатка? — Она пожала плечами, думая о другом.

Слепая тетка Фемида, кажется, по калечности своей перепутала правых с виноватыми. Лупит по невиновным чем ни попадя, а преступников заслоняет своей широкой грудью.

Через каких-то пару недель господин Ларионов станет народным избранником, приобретет депутатскую неприкосновенность, и тогда никакая прокуратура до него не доберется.

Да сам же Истомин просто возьмет под козырек и вперед забежит дверь открывать. И никто, конечно, не станет слушать какую-то стюардесску, которая в каком-то лесу кого-то там мельком видела. Пусть она попробует доказать причастность господина Ларионова к чему бы то ни было!

А самое смешное, не появись Папа в том самом лесочке, Динка Лебедева с чистой совестью пошла бы отдавать за него свой голос и своими руками помогла бы вскарабкаться к власти.

Борис Федорович Ларионов числился председателем крупного благотворительного фонда под скромным названием «За мир и гуманизм». А где-то она это уже слышала… Причем совсем недавно…

Динка бросилась к телефону и набрала номер.

— Анжелика! Это Дина. Я спешу, золотко. Ты мне скажи, твой благоверный где работает? В фонде? А в каком? «За мир и гуманизм»? Кажется? Да просто так, у меня там знакомый объявился. С удовольствием! И прямо сейчас! — Она бросила трубку и повернулась к Косте: — Собирайся! Мы едем в гости.

Костя только расслабился в мягком кресле, выпил кофе и, поглядывая на сгущающиеся за окном сумерки, думал, как продлить свой визит подольше, чтобы стало слишком поздно возвращаться домой.

— Зачем? — недовольно спросил он.

Но Динка уже металась по квартире, собираясь к подруге.

…До загородного коттеджа Анжелики они добрались, когда уже совсем стемнело. Зимний вечер плавно перешел в ночь. За высокими заборами с пущенной поверху колючей проволокой едва виднелись освещенные верхние этажи роскошных вилл.

— Куда это мы попали? — изумленно оглядывался Костя. — Ты к кому меня привезла?

— К подруге, — невозмутимо отвечала Динка.

— А она кто?

— Домохозяйка.

Динка остановилась рядом с будкой охранника и нажала на кнопку звонка. Из окошка выглянул добрый молодец в пятнистом камуфляже.

— Мы к Анжелике, — сказала Динка.

Добрый молодец щелкнул кнопками на пульте, и Костя заметил, что наверху застрекотала видеокамера.

— Открой, это ко мне, — послышался из радиодинамика женский голос.

Тяжелые ворота отъехали в сторону, Костя шагнул на мощеную дорожку, обрамленную заснеженными кустами, глянул на открывшийся взору трехэтажный замок и восхищенно присвистнул…

Анжелика и вправду тосковала в своей глуши и к приезду дорогих гостей расстаралась, следуя русской поговорке: что есть в печи, все на стол мечи. И стол этот ломился от обилия яств, что было весьма кстати, потому что у Динки дома, как обычно, шаром покати.

Олежек уже вернулся с работы и томился у камина в ожидании ужина. Анжелика не позволяла ему сесть за стол до Динкиного приезда.

— Ну наконец-то! — воскликнул он, усаживаясь во главе стола. — Я уже слюной истек.

Он абсолютно не обращал внимания на то, что жена с порога принялась кокетничать с гостем. Зато Динка даже немного приревновала.

— Хоть на мужика посмотреть! — притворно вздыхала Анжелика. — Я ведь, кроме охраны, никого не вижу. Дин, он меня стережет, словно персидскую княжну! Даже по магазинам я должна с каким-то тупым лбом таскаться. А люди думают, что это у меня вкус такой! Просто стыд!