Почувствовала опять перебои. Подождала. Прошли, сердце нормально работает. А это, скорее всего, не психосоматика. Это, скорее всего, гормональное что-то, с созреванием связанное. Нужно будет общее обследование провести, для девочек-мам-бабушек-мужчин, а заодно самой обследоваться.

Ну, связки — в припасенные холщовые сумки, сумки — в руки, пошла назад.

***

Перед Клавуниным отсеком опять собрались зеваки. Правда, не толпа, как в прошлый раз, а всего пятеро. Смотреть было не на что, зато слушать — очень даже. Из-за двери доносился неописуемый храп, настоящее многоголосье. Присутствовали и басы, и дисканты, и даже, казалось, ударные.

Завидев Марину, слушатели подались по сторонам. Она приоткрыла дверь, заглянула внутрь. Клавуня, абсолютно голая, раскинулась на сильно смятой постели и издавала феерические звуки.

Зрелище было неприглядным, аудиосопровождение ему под стать. Еще и пахло ужасно — то ли нечистотами, то ли какой-то мерзкой секрецией.

Ничего-ничего, напомнила себе Марина. Врачея обязана быть не только гуманной, но и небрезгливой.

Освободила одну из сумок, поискала, куда бы положить полоски, заметила в углу табурет, валяющийся на боку, поставила его на ноги, положила связку, тихо вышла.

***

Веруня, напротив, не спала — кормила.

— Все в порядке, Веруня? — приветливо спросила Марина.

— Какое в порядке, — угрюмо отозвалась мамаша. — Высосал меня всю, проглот обжорливый.

— Хватает корма-то? — уточнила Марина.

Веруня отодрала ребенка от левой верхней груди, поднесла к левой нижней. Пожаловалась:

— Грудя болят, мочи нет. Жрать охота, а этому хоть бы что, убить его мало! Вот помрем обое, то-то порадуется!

Марина заметила забившегося в самую тень Местного. По-видимому, счастливый папаша… Стоит понурившись, молчит.

— Ты что же? — обратилась к нему Марина.

— Дык это… есть же… вон же…

На полке, в самом деле, лежал пакет с сухофруктами — молодец какой, мысленно одобрила Марина, — к нему в придачу с десяток металлических полосок, стояла банка с кислотой.

— Дык да дык… — горько передразнила Веруня. — Это несвежо́е, сам жри.

— Дык тады пойду я свежо́го приволоку, — робко сказал папаша и двинулся было на выход.

— Куды? Куды намылился, ирод? Чуть что, сразу за дверь норовит! У-у, образина…

Когнитивный диссонанс и послеродовая депрессия, определила Марина. Медицина в моем лице бессильна.

Выложила «желёзки», благодарностей ожидаемо не услышала, направилась к себе.

Спускаясь, подумала, в который уже раз: и вот ради чего это все?

И себе же ответила: а не ради чего-то. Сейчас вот вернусь и объявлю на завтра всеобщее обследование. Потому что: лечить так лечить.

Стимулятор — штука мощная и непреклонная. Поэтому сна у Игоря не было ни в одном глазу. Зато желание привести себя в порядок было еще какое! Саша прав: потным, вонючим, колючим — и показываться дамам? Совершенно некомильфо! Так что это даже не желание, а насущная необходимость. Ну и желание, конечно, тоже…

Он с наслаждением принял душ. Нормальная водичка, ничуть не ржавая! Сопровождая Игоря в его «апарта́мент», Петя пояснил, что Местные без этой «ржави» жить не могут, а здесь и на Отшибе вода качественно фильтруется. Пояснил и отчего-то застеснялся. «Что это вы, Петр Васильевич, робеете? Меня не надо робеть, я свой», — сказал Игорь. Тот ответил, что не робеет, а просто очень сильно уважает старших, а вот если кто чего, то он, Петя, ого-го! — сдвинул брови, выпятил губы, взялся за рукоять дубинки. Но Игоря Юрьевича очень просит говорить ему «ты» и «Петя». Кстати, если чего простирнуть, давайте мне, Игорь Юрьевич, прямо сейчас, я все по стиралкам раскидаю… правда, через три часа еще не высохнет, но, может, у вас на смену что есть… и приборы ваши подзаряжу, они ж, наверное, подсели…

Опять стушевался, даже немного жалко его стало.

Игорь решил, что на Отшиб отправится в «гражданке», и с легким сердцем вручил Пете «милитари». Тот заметно приободрился, пожелал приятного отдыха и отбыл.

Душ… готово… голову и лицо отскоблить до полной девственности… готово… в зеркало на себя глянуть попристальнее… ну и рожа! Распотрошил рюкзак, вытащил свое «цивильное» — эх, все черное… с той стороны было уместно, здесь мрачновато… ну да выбирать не из чего… Оделся, нацепил бандану, опять посмотрелся в зеркало… так, пожалуй, ничего, сойдет. Впрочем, опять же выбирать не из чего. И не из кого.

Энергия так и клокотала — вероятно, стимулятор вышел на максимум. Показалось даже избыточным; присел в кресло, закрыл глаза, попытался пригасить напряжение. Без особого успеха; почти неудержимо тянуло куда-то нестись, что-то преодолевать, ставить какие-то рекорды. Забеспокоился: в таком состоянии появляться на Отшибе тоже не здорово. Перекурил; странно, но этот процесс немного успокоил. Подумал: перед самым выходом, если тонус не войдет в приемлемые рамки, глотнуть чуточку «Коктебеля». Наполнил фляжку. Все, готов.

Оставшееся время пролежал с открытыми глазами. Пробовал медитировать — не вышло.

***

Половина седьмого, кухня-столовая-«итэдэ». Все в сборе. На столе легкий ланч на шестерых — конечно, Петя расстарался. Видать, он тоже своего рода На-Всё-Про-Всё.

Подкрепились молча. Когда все закончили, Анциферов пристально взглянул на Игоря.

— Да, — кивнул тот. — Вопрос все-таки назрел. Он вообще-то давно назрел, только я откладывал. Теперь решил — пора. Самое время. Собственно, вопросов два, но первый как бы вспомогательный. Предварительный. Он вот какой: скажите, уважаемые, а вот помните ли вы то, что было с вами до так называемого Покрытия? Что было с вами вообще, но главное — что было здесь? И если помните, то четко ли?

— Между прочим, это уже два вопроса, — придирчиво заметил Смолёв. И смягчился: — Хотя оба формально законные.

— Законные, но странные, — сказал Анциферов. — Отчего же не помнить? Местные, те да, не помнят. Для них до, как вы выразились, Покрытия, все равно, что до Сотворения мира. Или до Большого Взрыва.

— Это одно и то же… — пробормотал Игорь.

— Простите?

— Большой Взрыв и Сотворение мира — одно и то же.

Елохов и Смолёв ободрительно хмыкнули в унисон, Петя открыл рот, Анциферов пожал плечами:

— Спорно… Однако на ваш предварительный вопрос отвечаю: помним, конечно. Как все нормальные люди помнят прошлое. Кто-то лучше помнит, кто-то хуже; опять-таки что-то помнится отчетливее, а что-то — смутно. Игорь, мы здесь, по крайней мере, в этом смысле, нормальные люди! Если вы к этому клоните.

— Да нет, совершенно не к этому! И вообще ни к чему я не клоню! Короче, вот мой основной вопрос: помнит ли кто-нибудь из вас девушку, москвичку, студентку, поступившую на практику в медсанчасть предприятия? По имени — Марина. Очень прошу: только «да» или «нет». Помните или нет, и больше ни слова!

Долгое молчание. Казалось, не решаются ответить.

Наконец, Смолёв — удивительно, не Анциферов, а желчный Смолёв, — хрипло выдавил:

— Еще бы не помнить…

Игорь встал, поднял обе руки, призывая не продолжать. Спросил, тоже хрипло:

— Саш, у нас пять минут есть?

— Семь есть. С половиной, хе-хе.

— Тогда предлагаю по пятьдесят граммов. — Он извлек фляжку из кармана. — У меня перевозбуждение, еле справляюсь. И не столько от обстоятельств — от них, наверное, без «пере». А «пере» — это от допинга, вот Саша знает, я впрыснулся, чтобы силы поддержать, а теперь через край. Чуток крепкого, может, смягчит. Надеюсь. А во-вторых — все-таки на удачу… по обычаю… И потом, с «Коктебелем» мне пока что не то чтобы везет, но по крайней мере жив.

Сделал маленький глоток, протянул фляжку не глядя.

— Ну что ж… — проговорил Анциферов, тоже вставая.

Провели фляжку по кругу.