— Да я тебя на решётке поджарю!

— Да я тебя в котле сварю!

Дети тоже начинали брызгать слюной вслед за взрослыми. Чжан Даминь с детства понял, что слюна у Ли Юньфан кислая. Два старых дурня поругаются, поплюются, да и вновь помирятся. А детишки бегут на кучу песка и продолжают игру. Чжан Даминь строил бастионы, рыл вокруг них ров, а Ли Юньфан похихикает, присядет и — раз — весь форт разрушила. Позднее, в первую брачную ночь Ли Юньфан, также брызгая кислой слюной, спросила:

— Даминь, ты меня любишь?

Чжан Даминь чуть в обморок не хлопнулся.

Отец Чжан Даминя погиб, обварившись кипятком. Он разговаривал с другим рабочим метрах в двадцати пяти от котельной, вдруг раздался грохот, и чёрный котёл взлетел аж до потолка. Он летел и разбрызгивал вокруг кипяток, подобно вертолёту, поливающему водой огонь. Рабочие заорали, да так и попадали, ошпарившись.

В то время Чжан Даминь не слишком любил разговаривать и был очень шаловливым. Но, глядя на голову отца, похожую на слегка проваренный шарик, он полностью изменился. Стал немного медлительным. Стал болтать, и чем дальше, тем больше. К тому моменту, как Чжан Даминь по стопам отца пошёл на завод, он стал настоящим болтуном. Единственное, что не изменилось, так это рост. До взрыва котла он был метр шестьдесят один, а после взрыва рост остановился и уже больше не увеличивался.

Ли Юньфан на год позже пошла на завод, где работал её отец, и сразу влюбилась в техника с завода. Чжан Даминю было грустно, он думал: вот, влюбилась, и теперь даже не общается со старыми друзьями, ну что за человек! Юньфан, этот псевдопацан, становилась всё более стройной и очаровательной. Всё в ней было замечательным: и кислые брызги слюны, и милая походка уточкой. Чжан Даминь искал предлог пообщаться с ней. Было что сказать, не было, он всё равно придумывал способ, чтоб с ней поговорить. А если не удавалось, то он чувствовал себя потерянным. Держа в руках пластмассовое ведро, он стоял возле общественного водопроводного крана, глядя на Юньфан, как на Эверест, и не понимая, что говорит.

— У вас на заводе за ночную смену платят шесть мао, а у нас — восемь мао. За одну ночную смену я зарабатываю на два мао больше, чем ты. А если я буду целый месяц работать в ночную смену, то заработаю на шесть юаней больше, чем ты. Кажется, что так, да? На самом деле не так. Проблема в еде, которую выдают ночью. У вас на заводе тарелка супа с ушками стоит два мао, а у нас — три мао. Таким образом, я за ночную смену зарабатываю всего на один мао больше, чем ты. Если я не наедаюсь одной тарелкой, то беру ещё полтарелки супа, и значит, за одну ночную смену получаю на пять фэней меньше, чем ты. Однако у вас на заводе в тарелке супа всего десять ушек, а у нас — двенадцать. Если посчитать, то мы за ночную смену зарабатываем примерно одинаково, практически нет никакой разницы. Но у вас на заводе начинки в ушки кладут много, так что, как ни считай, наш завод убыточнее. На первый взгляд у вас за ночную смену платят на несколько мао меньше, а на самом деле оказывается не так! Юньфан, как ты считаешь?

— Я считаю, что у меня голова кругом идёт.

— Отчего идёт кругом? Я помогу тебе посчитать.

— Даминь, давай о чём-нибудь другом поговорим!

— Уже лето, твой отец носит длинные шорты, твоя мать носит длинные шорты, ты…

Ли Юньфан подумала: ну что ж он такой нудный! А потом подумала о том, что после смерти отца жизнь в семье Чжан Даминя стала действительно тяжелее, так что даже приходится считать ушки в супе, как же это ужасно. Её взгляд смягчался, что подстёгивало его красноречие, и он начинал говорить ещё более энергично.

— Шорты твоего отца сшиты из зелёного полотенца, ведь так? А у матери — из розового, верно? А у обоих младших братьев — из цветных полотенец, я правильно говорю? После ужина вы всей семьёй гуляете, наслаждаясь вечерней прохладой, такая пестрота ведь действительно…

Ли Юньфан покраснела от смеха:

— Какое тебе дело до того, какие мы шорты носим?

— Да подожди, ты совсем не понимаешь, что я имею в виду. Мне кажется, такая пестрота действительно… действительно создаёт ощущение теплоты. Я не знаком с твоими родными, но, глядя на такую одежду, понимаю, что эти три человека по меньшей мере работают на заводе по пошиву полотенец. Разве можно вас в этом винить? На заводе премии дают полотенцами, ваши плетёные сумки ими так туго набиты, что не закрываются, разве в этом можно винить твоего отца или тебя? Если бы я работал на заводе по пошиву полотенец, то из полотенца в разноцветную клетку сшил бы себе костюм и ходил бы так на работу, чтоб посмотреть, как это понравится начальству!

— Даминь, не надоело ещё трепаться?!

— На самом деле я ничего такого не имею в виду. Если вы всей семьёй в одежде из полотенец будете дома сидеть, то я бы ничего и не говорил бы. Но на улице всё-таки надо думать о последствиях. Когда шьёшь шорты, иероглифы стоило бы зашить. А так на каждой заднице напечатано: «Завод по пошиву полотенец Гуанжун». Такое впечатление, что вы, куда ни пойдёте, везде у вас с собой рабочее удостоверение.

— Заткнись, уже вода пролилась мимо!

— Я ещё не договорил!

— Ты можешь поменьше болтать?

— Не могу, если не наговорюсь вдоволь, то аппетита не будет.

— Тогда поголодай!

Ли Юньфан ушла, смеясь и покачивая тонкой талией. Его губы пересохли, он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что из всей этой болтовни она ни слова не услышала. Из-за упрёков самому себе он не мог заснуть, ощупывая свои короткие ноги, он думал о двух других длинных ногах. Он обнаружил, что ему нечего ей сказать.

Все мерзавцы мира одинаковы. Умный техник уехал в Америку. Перед отъездом он говорил, что они не расстаются, а потом прислал письмо со словами — всё-таки расстанемся! У Ли Юньфан началась депрессия. За первые несколько дней она не произнесла ни слова, а потом перестала есть. Накинув на себя розовое атласное покрывало, она просидела на кровати три дня, не поддаваясь ни на чьи уговоры. Плач её матери долго разносился по двору. Чжан Даминь был счастлив, повторяя про себя: так и надо, так и надо! Даже ночью, открыв глаза, продолжал говорить: поделом, поделом! В носу внезапно засвербело, глаза увлажнились.

Старшая сестра Ли Юньфан пришла к Чжан Даминю и со слезами на глазах пробормотала: мы уже всё перепробовали, попытка не пытка, может, и ты попробуешь сказать ей пару слов? Чжан Даминь помолчал, старшая сестра Юньфан поспешила сказать: мы ничего такого не имеем в виду, никому такая непутёвая не нужна.

Чжан Даминь опять помолчал немного, расчесался, прополоскал рот, переоделся в ботинки на толстой подошве и пошёл.

Он перепугался: лицо Ли Юньфан побледнело, щёки ввалились, опухшие глаза были похожи на два подгнивших персика, она смотрела в какую-то точку под столом. Он сел напротив, какое-то время не знал, что сказать. Её маленькие клычки, раньше выглядевшие особенно привлекательно, теперь злобно торчали, как у вепря.

— Юньфан, ты знаешь, что на тебе?

Никакой реакции.

— На тебе атласное покрывало из Ханчжоу, ясно? Это свадебное покрывало, которое твоя мать для тебя сшила, а ты его на спину накинула, да ещё и шиворот-навыворот. Ты сейчас похожа на фокусника, но не того, что на сцене, а на того, что даёт представление на улице. Ты сама себя считаешь высшим сортом, так?

Опять никакой реакции.

— Почему ты ничего не говоришь? Когда Цзян Сюэцинь не говорила, так у неё на то были причины, а ты какой революционный секрет скрываешь? Если не будешь есть, если будешь продолжать в том же духе, тогда ты — контрреволюционерка! У Дун Цуньжуя и Хуан Цзигуана не было выхода, они действовали под давлением обстоятельств, если бы не умерли, то это уж ни в какие ворота. А ты? Завернувшись в покрывало, сделаешь последний вздох, ты думаешь, потом тебя назовут героиней? Никогда. Самое большее — из Америки придёт телеграмма с выражением соболезнования, и всё. Да как ты не понимаешь!

Ли Юньфан повернула к нему лицо. Чжан Даминь вытер капельки пота со лба, обернувшись, спросил: есть сигареты? Младший брат Ли Юньфан вприпрыжку подбежал, зажёг сигарету и тихонько сказал: ты продолжай говорить, отец говорит, чтоб ты продолжал. И снова выбежал из комнаты. Чжан Даминь про себя выругался: что говорить-то? Разве это та самая красивая, бойкая пацанка Ли Юньфан? Его сердце было разбито.