Битва длилась один час. Внезапно выстрелы стихли. Трупы тысячи четырёхсот людей и двух тысяч восьмисот коней заполнили собой всё поле. В нос бил резкий запах свежей крови. Кровь текла ручьями по полю. Когда костерки один за другим угасли, кровь застыла, превратившись в чёрную ледяную корку толщиной в половину чи. Солдаты то и дело поскальзывались на ней. Победители без всякой опаски уселись на трупы, переводя дух. Они смертельно устали. У них даже не было сил, чтобы перевязать собственные раны. Потом они медленно поднялись и принялись убирать трупы. До самого утра среди кучи трупов, рассортированных на маленькие кучки, происходило какое-то копошение. Время от времени раздавался хруст раскалываемого льда. Бойцы, стоя посреди горы трупов, проводили опознание бандитов, одного за другим. Всего отсекли тридцать голов. В ходе повторного опознания в четырнадцати из них признали головы бандитов из списка командующего. Эти головы без промедления были завёрнуты каждая в отдельное одеяло и приторочены к седлу. Хоронить тела, этот тяжкий труд, доверили добровольцам из отрядов общественной безопасности. После пронзительных звуков военного горна армия покинула деревню. Горстка стариков и детей смотрела издалека им вслед. Их руки были прижаты к груди, взгляд застыл, на измождённых лицах замёрзли невыплаканные слёзы. Простолюдины и солдаты — никто не произнёс ни слова.

Тридцать три года спустя новое поколение солдат — пятеро подростков со двора, где жила наша семья, — отправилось на новую войну, которая бушевала на юге. Это была гражданская, междоусобная война. На этой войне молодое поколение китайских солдат отдало свои жизни и кровь во имя защиты национального достоинства. Вопреки всем ожиданиям, эта война закончилась на удивление быстро. Однако, как бы то ни было, окончание войны — это всегда радостное событие. Из пятерых ушедших на войну юнцов с нашего двора домой вернулось трое. Одному из них снарядом перебило позвоночник, он до конца жизни остался парализован. Другому взрывом противопехотной мины оторвало ногу, остаток своих дней он провёл в инвалидной коляске. Раньше они были моими приятелями. Мы частенько играли в мяч на выметенной дочиста баскетбольной площадке. Когда-то мы выиграли у команды из комендатуры с таким счётом, что те полмесяца стыдились показаться нам на глаза. Теперь же четверо из этих парней уже никогда не смогут сыграть в мяч. С этим мне было очень тяжело смириться. Уже долгое время я тоскую по нашей баскетбольной команде, которой больше не существует.

Когда к нам во двор под гром аплодисментов, посреди венков из живых цветов внесли тела троих покрывших себя славой ребят, я заметил, что отец внезапно помрачнел. Он раньше времени ушёл с собрания, посвящённого описанию героических подвигов покойных, закрылся в комнате и больше не выходил из неё в тот день. Отец был так мрачен, что на него было страшно смотреть. Он то и дело ругался с матерью по всяким мелочам. Он повырывал с корнем розы, которые недавно посадила мать, сказав, что когда они будут цвести, то засыпят весь двор своими кроваво-красными лепестками, и это будет всех нервировать. В таком настроении отец походил на ребёнка с дурным характером. Во время ужина он заперся в комнате и отказался выходить к столу. Мы по очереди ходили звать его, но он не открывал. Из комнаты отец громко кричал: «Я не буду есть! Я сказал, что не буду есть! Я сказал, что не буду есть, значит, я не буду есть! Зачем вы хотите, чтобы я ел? Чего вы в конце концов хотите?» В запертой комнате он колотил об пол безделушки и кричал: «Я вам не верю. Я смотрю, вы хотите меня со свету сжить!» Мы тихо-мирно уселись в столовой за стол. Ни мы, дети, ни мать — никто не понимал отца. Мы все считали отца неразумным ребёнком, который дал волю своему дурному характеру. Мы ели блюда, которые обычно любил есть отец. Ещё мы пили пиво, щедро заливая себе в живот его ледяную пену. Никто из нас не хотел сживать со свету отца. По моему разумению, люди, которые хотели сжить отца со свету, безусловно, имелись, но это были не какие-то посторонние люди, а сам отец собственной персоной.

В тот вечер после ужина мы на кухне помогали матери прибрать посуду и палочки для еды. Я всё делал ловко и аккуратно, я был похож на вышколенную опытную домохозяйку. Мать похвалила меня: «Ты в сто раз лучше отца, ты умеешь мыть посуду, а твой отец даже палочки не может подобрать». Однако через какое-то время она добавила: «Твой отец умеет воевать, умеет ездить верхом. В этом он лучше тебя в тысячу раз». Я спросил: «Что случилось с отцом?» Мать сказала: «Что ты говоришь? Что с кем случилось?» Я снова спросил: «Почему он не сел с нами за стол? Он должен был выйти и поесть с нами. Разве мы что-то сделали не так? Или ты, мама, что-то сделала не так?» Мать принялась яростно драить котёл. Она сказала: «Что я сделала не так? Ничего я такого не делала. Что я могла сделать не так?» Она сказала: «Хочет найти виноватого, пусть винит себя самого. Он такой, какой есть. Такой у него характер. Такой у вашего отца характер. Он упрямый. Вот какой ваш отец».

В 1945 году на Дунбэйском фронте произошли неуловимые на первый взгляд перемены. Летом и осенью того года непобедимая Квантунская армия познала горечь поражений. Забайкальская армия советского маршала Малиновского под прикрытием танковых войск ворвалась в долговременные укрепления Квантунской армии и смолола в мясной фарш спесь и высокомерие её солдат. Некогда прославленный на весь белый свет своей заносчивостью флаг Восходящего Солнца был стыдливо приспущен. За считанные дни большинство крупных и средних городов Дунбэя оказались в руках советской армии. Некоторые же города были заняты войсками по борьбе с японскими захватчиками. Однако этим дело не кончилось. В двух противоборствующих лагерях многократно меняли главнокомандующих. Свежие военные силы стремительным, неукротимым потоком хлынули в Дунбэй. А что представлял из себя Дунбэй? Дунбэй был крупнейшей базой тяжёлой промышленности Китая, где производилось девяносто процентов китайской стали, добывалось шестьдесят процентов китайского каменного угля, вырабатывалось сорок процентов всего электричества. Кроме того, в Дунбэе находились крупнейшие в стране зернопроизводящий район и предприятия военной промышленности. Тучные чернозёмные почвы стали лакомым куском для двух китайских партий и их армий. Осенью 1945 года в Дунбэйском районе, напоминающем по форме куриную голову, по причине временного безвластья воцарилась небывалая суета.

В ноябре 1945 года произошло столкновение 8-й армии, состоящей из семи дивизий и девятнадцати рот, с силами 13-й армии гоминьдана.

Седьмого ноября, звёздной ночью, отец, держа за пазухой мандат о назначении его исполняющим обязанности командира девятнадцатой роты и по совместительству начальником гарнизона Шаньхайгуаня, в сопровождении штабной охраны в спешке направился в Шаньхайгуань. За его спиной, отставая на один день пути, форсированным маршем в сторону Шаньхайгуаня двигался 48-й полк, в составе которого уже давно служил отец. В это же время 13-й корпус гоминьдана под предводительством Ши Цзюэ в сопровождении десяти грузовиков уже приблизился к Шаньхайгуаню. Ши Цзюэ, сидя в чёрном джипе, постукивал стеком по начищенному до блеска голенищу сапога. Словно размышляя о чём-то, он наклонил голову и спросил у своего начальника штаба: «Говорят, в Шаньхайгуане есть один храм, где хорошо умеют гадать. Это правда?» Начальник штаба ответил: «Мудрые монахи хоть и умеют отлично толковать судьбу по гадательным биркам, да только вот неизвестно, остались ли там монахи после стольких лет смуты». Ши Цзюэ, выслушав ответ, покивал головой и сказал: «Вели войскам ускорить движение, к двенадцатому числу мы должны прибыть в Шаньхайгуань».

Группа отца, двигаясь по шоссе, наткнулась на вторгшиеся в Дунбэй дружественные войска. Отец потребовал выдать ему джип японского образца, что позволило им ускорить передвижение. Это происшествие заставило ничего не ведавшего отца приблизиться к ключевому этапу его жизненного пути. Отец же ни о чём не подозревал. Пребывая в нервном возбуждении, он сидел в джипе, то и дело разворачивал карту и глядел на неё. Джип всё время нещадно трясло, трясло так, что отец не мог удержаться от брани. День ещё не подошёл к концу, как у джипа заглох мотор. Отцу и сопровождающим ничего не оставалось, кроме как бросить машину и вновь оседлать лошадей. Всё это сильно разозлило отца. Проведя столько времени в седле, отец стёр себе в кровь пах и едва мог терпеть боль. По этой причине большую часть времени ему приходилось ехать верхом полулёжа. Вслед за этим группа отца наткнулась близ деревушки на западном берегу реки Шахэ на авангард 89-й дивизии армии гоминьдана. С обеих сторон был в спешке открыт беспорядочный огонь, с обеих сторон были убитые и раненые. Отец, благодаря скорости коней, прорвался вместе со своими подчинёнными через окружение и бежал без оглядки. В результате этой мелкой стычки отец потерял своего советника по связи и одного охранника, самого его ранило в левую ногу. Отцу повезло — пуля прошла насквозь, не задев кость. Ногу перетянули жгутом, и отец снова взобрался на лошадь.