Отец сказал, что тётушка — это заслуженный работник семьи Дэнов.
Возвращение в дом Дэнов заставило отца дать волю чувствам, которые он ранее в себе подавлял. Он часто вёл себя как малый ребёнок. Отец, долгое время простояв перед тётушкой на коленях, поднялся и громко сказал жене племянника, которая стояла посреди двора, в смущении глядя на него: «Минчжэнь, зарежь для меня курицу! Зарежь для меня самую жирную курицу!» Моей двоюродной невестке было за пятьдесят, но она выглядела старше моей матери. Она в панике следила за взглядом отца, который рыскал по двору в поисках ничего не ведавшей курицы. Она тихонько сказала: «Это всё куры-несушки». Отец ответил: «Все едят кур-несушек, кто же ест кур, которые не несут яиц?» Отец озорно улыбнулся своей невестке, очень довольный собой. Мне стало жаль двоюродную невестку, я сунул ей пять юаней и велел пойти куда-нибудь и купить пару кур. Однако наш заговор провалился. Отец, отхлебнув первую же ложку обжигающего куриного супа, в сомнении нахмурил брови и уставился на двоюродную невестку: «Вкус не тот. Это курица не со двора Дэнов!» Та от паники переменилась в лице и чуть не перевернула миску с супом. Ещё несколько дней двоюродная невестка старалась не попадаться отцу на глаза. При виде отца её начинала бить безудержная дрожь.
Вернувшись домой, отец в общей сложности сделал три дела. Первым делом он сходил на могилу родителей. Меня он с собой не взял. Я до сих пор не могу понять, почему он так сделал. Что ни говори, я вернулся издалека на землю своих предков, я потомок семьи Дэнов, мне следовало пойти на могилу предков, возжечь пучок курительных палочек и поклониться. Однако отец меня с собой не взял. Отец снял военную форму, взял с собой мотыгу. Выходя за ворота, он глубоко вздохнул. Освещаемый лучами февральского солнца, отец встал на колени перед моей тётушкой, за всю свою жизнь он преклонил колени только перед одной этой женщиной. Тому было простое объяснение. Он поклонился ей за своих родителей, за своих братьев, от лица всех мужчин рода Дэнов. Когда отец хлопнулся на колени посреди двора старого дома Дэнов, где земля была усеяна соломой и загажена курами, духи усопших из рода Дэнов, тех, кто лежал в могиле предков, тех, кого похоронили на чужой земле, испустили глубокий вздох и с той поры обрели покой. Отец вышел за ворота и один направился к могиле родителей, где провёл целый день. Что он там делал — неизвестно. Я не верю, что он там просто выполол траву и надсыпал земли. Это было не в его духе. Я всегда чувствовал, что отца связывают с его почившими предками какие-то секреты, и эти секреты отец будет хранить до конца своей жизни. Даже мне, своему сыну, на которого он положился всей душой, на которого возложил все свои надежды, он не собирался их раскрывать.
Вторым делом был сбор всех близких семье Дэнов людей, для которых отец устроил небольшой праздник. Праздник этот проводили вечером, и это выглядело несколько таинственно. Отец привёл меня, чтобы я возглавил этот семейный совет. В этом состояла основная часть тайного отцовского замысла, с которым он привёз меня на землю своих предков. Отца крайне печалило, что его род пребывает в упадке и постепенно дряхлеет. Все его помыслы были направлены на то, чтобы вдохнуть в угасающий род былое величие. Он упрямо считал, что всё идёт наперекосяк лишь потому, что семейству Дэнов не хватает смелого, сведущего, образованного человека, наделённого талантом организатора. Этот человек был самым важным, ключевым персонажем. Самым подходящим кандидатом на эту роль был я, второй сын своего отца. И вот замысел отца, чья безграничная самоуверенность только-только начала возрождаться из пепла, стал мало-помалу осуществляться. Если бы я случайно не узнал, что отец собирается подыскать мне в селе крепкую, здоровую жену, чтобы я окончательно и бесповоротно обосновался в этих землях и обзавёлся семьёй, то его тайный план давно бы осуществился. Отец чуть не погубил меня. Он велел мне по приезде собрать вместе и мобилизовать ничего не подозревающих безропотных крестьян из рода Дэнов. Он категорически заявил мне: «Крестьяне — вовсе не такие, какими ты их себе представляешь. Крестьянин — это никто, он просто крестьянин!» Согласно стратегическому замыслу отца, моего культурного багажа в сочетании с беспечным складом характера было достаточно для формирования некоей новой силы, с помощью которой можно было сплотить вокруг себя невежественных, недалёких, пекущихся лишь о собственной выгоде крестьян рода Дэнов. Это очень походило на масштабную революцию, развернувшуюся здесь несколько десятилетий тому назад, для реализации которой также нужны были мыслящие люди, которые могли выступить в качестве зачинщиков. Отец не сомневался в том, что если не допустить промаха, его второй сын ещё при жизни своего отца сможет стать секретарём батальонной ячейки или командиром батальона. В этом случае, если говорить словами отца, «род Дэнов будет спасён». Отец вернулся на родину, обуреваемый навязчивой идеей второй революции, он даже привёз с собой для нового поколения бунтовщиков их будущего вождя. Отец, пребывая в столь сложном расположении духа, громко поносил своих двоюродных братьев и двоюродных племянников, поочерёдно тыча им в нос палец, он ругал их на чём свет стоит. В результате у него подскочило давление, участилось сердцебиение, и в какой-то момент он чуть не упал. Родственники же кивали головой в лёгком полупоклоне и только знай себе курили одну за другой сигареты «Красный пион», которые привёз с собой отец. Так они и выкурили всю пачку. Моя интуиция подсказывала мне, что никто из них не вслушивался в ругань отца, их вовсе не заботило, почему бранится отец, но раз уж так вышло, ради «Красного пиона» они готовы были подобострастно слушать речи отца.
Третье дело в духе новеллы, которое выполнил отец, было дать мне увидеть его в лучах былой славы, поблекшей за эти долгие годы. Я невольно проникся к нем\ глубоким уважением. Я с испугом обнаружил, что все те душевные качества, которые делали отца солдатом, вовсе не были им утрачены, они лишь притаились в глубине его сердца в ожидании того момента, когда снова смогут громко заявить о себе.
Грузовики с сотней тонн японской мочевины, следующие в особый район, были остановлены толпой жителей села Дунчун, которые тыкали в него коромыслами. Водитель высунулся из кабины и заорал: «Что вы делаете? С ума посходили?» Его никто не слушал, жители деревни Дунчун, от мала до велика, мужчины и женщины, держа в руках коромысла и корзины, двинулись вперёд. Они стягивали с грузовиков мешки с удобрением и уносили с собой. Организатором всего этого мероприятия был один человек — мой отец.
Эти края издревле пребывали в нищете, удача была здесь редкой гостьей, иначе здесь не вспыхнуло бы первым пламя революции. Жители этих мест, став хозяевами земель, упрямо поддерживали за ними их дурную славу. Им без конца высылали материальную помощь, которую они принимали с чувством выполненного долга. Жизни двух поколений, нескольких сотен тысяч людей потерпели сокрушительный крах, стали пеплом, который удобрил собой эти нищие земли и мог бы превратить их в плодородный край. Однако вовсе не этот факт стал теоретическим обоснованием захвата машин с удобрением, который был организован отцом. У отца не было никакой теории, в его распоряжении был только накопленный за несколько десятилетий опыт и революционное чутьё, которое велело ему опираться исключительно на себя. Отец от всей души ненавидел односельчан, чей мирный настрой и безграничное терпение шли вразрез с духом прежних поколений. В жестоких боях полегло несколько сотен тысяч людей, неужели бунтарский дух погиб вместе с ними? Если хозяева особого района не хотят добровольно раздать удобрения жителям села Дунчун, их нужно взять самим!
Несколько сотен крестьян с перемазанными сажей лицами внезапно встали по обеим сторонам дороги. При виде такого зрелища водители и несколько сопровождавших груз техников побледнели от испуга. Они никак не могли поверить, хоть убей — не могли поверить, что на подвластных Компартии землях народ может взбунтоваться и преградить дорогу грузовику. Отец руководил «делом о хищении удобрений» так, словно раздавал команды членам батальона, участвующего в битве. Посреди дороги поставили перевёрнутую вверх дном телегу, лёжа на ней, крепко спал возничий. Водителям грузовиков с удобрениями ничего не оставалось, как встать посреди дороги. Они с вытаращенными глазами остолбенело пялились на выступавших вперёд, словно сошедших с ума крестьян, которые ловко остановили грузовики и стаскивали с них мешки с удобрением. Односельчане действовали молча и слаженно. Вооружённые корзинами и коромыслами, они, следуя извилистой межой, быстро уносили с дороги свои военные трофеи и исчезали из виду. Воздух наполнился резким, едким запахом мочевины и давно позабытым в этих краях духом всеобщей ненависти к единому врагу. Если бы водитель хоть сколько-нибудь интересовался историей, он бы обнаружил, что вся эта сцена имеет много общего с событиями пятидесятилетней давности, произошедшими в этих краях. Он также мог бы осознать тот факт, что организованные крестьяне способны проявить бурную активность и творческую инициативу. К сожалению, водитель этого не осознал. Преуспев в экономии горючего, во всех остальных областях он проявлял весьма посредственные способности. Он мог лишь кричать что есть мочи: «Что вы делаете? С ума посходили?» Никто не обращал на него внимания, участниками этих событий двигало небывалое воодушевление и появившееся внезапно из ниоткуда чувство ответственности. Они боялись только одного — отстать от других, оторваться от масс. Водитель не знал, что в этот момент с холма в нескольких сотнях метров от дороги за происходящим внимательно и хладнокровно наблюдал профессиональный военный в накинутом на плечи пальто английского сукна, военный, который провёл не одну сотню боёв. Когда крестьяне опустошили две машины, каждая из которых везла восьмитонный груз, он сказал сам себе, что эту битву можно считать законченной.
