— Ты куда отправил Хэйхая? — взволнованно спросил каменщик молодого кузнеца.

— А ты чего переживаешь? Не твой же сын! — сказал кузнец.

— Где Хэйхай? — спросила девушка, глядя в единственный глаз кузнеца.

— Подожди немного, он пошёл за бататом. Не уходи, сейчас запечём батат, — уже другим голосом сказал молодой кузнец.

— Ты его отправил воровать?

— Что значит «воровать»? Если домой себе не отнёс — воровством не считается, — уверенно сказал кузнец.

— А чего ж ты сам не пошёл?

— Я его наставник.

— Чушь!

— Ну, чушь так чушь, — сказал кузнец, сверкнув глазом, и прокричал в темноту: — Хэйхай, мать твою, где ты ходишь? Уже, наверное, до Албании дошёл?

Хэйхай шёл боком, двумя руками держа ведро. Качаясь, он зашёл под мост, с ног до головы покрытый грязью, как будто носом пахал землю.

«Ох, сопляк, тебя только за смертью посылать! Ты чего припёр целое ведро, я ж тебе сказал накопать несколько штук, — упрекнул его молодой кузнец. — Иди, помой редьку».

«Ну, хватит им командовать, — сказала девушка, — иди, разводи огонь и запекай батат, а я пойду помою редьку».

Молодой кузнец взял батат и разложил по кругу рядом с углями, легонько потянул меха. Цзюйзцы принесла редьку и положила на чистый камень. Одна маленькая редька скатилась и упала в железную стружку прямо к ногам каменщика, он нагнулся, чтобы её поднять.

«Давай сюда, я ещё раз помою».

«Не надо, нам и пяти будет достаточно», — сказал каменщик и положил редьку на наковальню.

Хэйхай подошёл к мехам и взял у молодого кузнеца рычаг кузнечного меха. Молодой кузнец, бросив взгляд на девушку, сказал Хэйхаю: «Передохни. Что, чёрт возьми, руки чешутся? Ладно, держи. Тогда не жалуйся, качай помедленней, чем медленнее, тем лучше, не то батат сгорит».

Каменщик и Цзюйцзы сидели рядом у западной стены пролёта. Молодой кузнец сел позади Хэйхая. Старый кузнец сидел на настиле лицом на юг, его трубка давно погасла, но он всё ещё держал её, опершись на колени.

Была уже глубокая ночь. Хэйхай аккуратно качал меха, ветер от мехов напоминал сопение младенца. Плеск воды, доносящийся с реки, становился всё громче, как будто обретая форму и цвет, можно было ощутить его запах и увидеть силуэт. Речная отмель была еле видна, казалось, что по ней, ступая по песку мягкими лапами, крадётся какой-то зверь, издавая звук, хрупкий, как пёрышко, пронзающий длинными тоненькими серебристыми ниточками отчётливый плеск воды. С джутового поля севернее шлюза раздавался шорох: стебли джута, раскачиваясь, сталкивались друг с другом, всё никак не затихая. На всей строительной площадке осталась гореть только одна газовая лампа. Насекомые, которые прежде летели на свет других газовых ламп, некоторое время пребывали в замешательстве и теперь слетелись на свет лампы у кузнечной печи, с шумом ударяясь о стеклянный плафон. Каменщик подошёл к лампе и закрутил газовый вентиль, лампа, вздохнув, выпустила воздух. В стеклянном плафоне образовалось отверстие, туда заползла медведка, и асбестовая сетка, от которой шёл свет, упала. В пролёте стало темно. Прошло какое-то время, прежде чем они смогли разглядеть очертания друг друга. Кузнечные меха раздували огонь, и казалось, что развеваются алые паруса.

Пролёт наполнился запахом запечённого батата. Молодой кузнец один за другим перевернул их щипцами. Аромат становился всё более насыщенным, и наконец они принялись есть батат и редьку. Они снимали с батата кожуру, и от него струйками поднимался белый пар, поочерёдно откусывая то холодную редьку, то горячий батат, они то ускорялись, то замедлялись, хрустели и причмокивали, у всех на носу выступили капельки пота. Молодой кузнец съел на одну редьку и два батата больше остальных. Старый же кузнец ни к чему не притронулся, сидя в углу, как каменное изваяние.

«Хэйхай, пойдёшь домой?» — спросила девушка.

Хэйхай, высунув язык, облизал с губ остатки батата, его живот выпятился вперёд.

«Твоя мачеха оставила тебе дверь открытой? — спросил каменщик. — Или пойдёшь спать в соломе?»

Хэйхай кашлянул. Он бросил кусочек кожуры от батата в печь, качнул меха. Кожура, свернувшись, загорелась. В пролёте запахло палёным.

«Ты чего там палишь, маленький ублюдок? — сказал молодой кузнец. — Оставайся здесь, я тебя усыновлю, будешь мне приёмным сыном и подмастерьем, будем вместе скитаться, со мной не пропадёшь».

Не успел молодой кузнец договорить, как в пролёте раздалась печальная надрывная песня. По телу каменщика пробежали мурашки: начало этой не то песни, не то оперы он уже однажды слышал.

Старый кузнец оперся спиной на доски, которыми был забит пролёт, из щели дунул ветерок с джутового поля, задев несколько седых волос на макушке старика, и они слегка колыхнулись в такт языкам пламени, которые танцевали в печи. На его лице читалась безграничная печаль, две тонкие складки на щеках шевелились подобно земляным червям, глаза его горели, как два куска угля.

Сердце девушки замерло, губы приоткрылись, глаза, не моргая, смотрели на слегка приподнятое, необычное лицо старого кузнеца и кадык на его вытянутой шее, который подпрыгивал, как шарик ртути. Грустная и трогательная мелодия осенним дождём полила плодородные земли в сердце девушки, но не успели слёзы выкатиться из её глаз, как мелодия стала устремляться всё выше. Разливаясь, она стала ещё прекраснее, ей показалось, что её сердце колышется на ветру, словно ветви ивы, и в то же время она ощутила лёгкое покалывание, которое шло от позвоночника к затылку. Её голова непроизвольно опустилась на плечо каменщика, она двумя руками перебирала пальцы на его грубой мозолистой руке, в её глазах блестели слезинки, её тело и душа утонули в песне старого кузнеца. Худое лицо молодого кузнеца вдруг озарилось ярким светом, он как будто увидел в этой песне своё будущее.

Каменщик с трепетом обнял Цзюйзцы, его рука слегка надавила на упругую грудь девушки. Молодой кузнец сидел за Хэйхаем, но не выдержал — ему вдруг показалось, что старик кричал, как старый осёл, песня резала ему ухо, он больше не мог её слушать. Вскоре он уже совсем ничего не слышал, даже крика осла. Он привстал, наклонил голову, так что левый глаз смотрел вертикально. Его взгляд, словно когти, вцепился в лицо Цзюйзцы. Когда каменщик ласково положил свою большую руку на грудь девушки, у молодого кузнеца внутри вспыхнул огонь, языки пламени достигли глотки, вырываясь через нос и рот. Ему вдруг показалось, что он сидит на пружине, и его вот-вот подбросит в воздух, прямо в мощную конструкцию железобетонного моста полметра толщиной, и он, сдерживаясь, сжал зубы.

Хэйхай двумя руками держался за рычаг мехов, огонь в печи почти погас. По углю прыгали два языка пламени — синий и жёлтый, иногда их подхватывал воздушный поток и поднимал высоко над печью, они парили в воздухе, заставляя плясать человеческие тени, и затем снова падали вниз. Но ребёнок не смотрел на людей: он пытался одним глазом смотреть на жёлтый язык пламени, а другим — на синий, но у него никак не получалось смотреть на каждый язык пламени по отдельности. Расстроившись, он отвёл глаза от огня и, оглядывая всё вокруг, остановил взгляд на наковальне перед печью. Наковальня была похожа на огромного зверя, который присел на задние лапы. Он широко открыл рот, оттуда вырвался восторженный вздох (но этот вздох утонул в мощной песне старого кузнеца). Глаза Хэйхая раскрылись ещё шире и засверкали, как две электрические лампочки. Его взгляду открылась картина особой красоты: гладкая, блестящая наковальня, которая переливалась то синим, то зелёным сиянием. На сине-зелёной наковальне лежала редька золотистого цвета. Своими очертаниями она напоминала грушу, у неё был длинный хвостик, корешки на нём были похожи на золотистые ворсинки. Совершенно прозрачная, она светилась изнутри всеми прожилками. Под прозрачной золотистой кожицей пульсировала жидкость серебристого цвета. Контуры редьки были плавными и изящными, от её прекрасных изгибов исходили золотые лучи. Лучи подлиннее были похожи на ости пшеницы, лучи покороче — на реснички, все они сияли золотом… Песня старого кузнеца унеслась куда-то далеко-далеко, как будто где-то жужжала муха. Хэйхай тенью проскользнул мимо мехов и, встав у наковальни, потянул свою маленькую ручку, выпачканную землёй и углём, обожжённую, с разбитым ногтем, рука его дрожала… Но едва Хэйхай хотел взять редьку, как молодой кузнец вдруг подскочил, по пути зацепив ногой ведро. Вода с журчанием вылилась, намочив соломенный настил старого кузнеца. Он схватил редьку, его единственный глаз налился кровью: «Ах ты, проклятый щенок! Сука! Что, тоже захотелось редьки? У меня внутри всё горит, из глотки дым валит, мне как раз нужно утолить жажду!» Молодой кузнец открыл свой огромный рот с почерневшими зубами и хотел было надкусить редьку. Хэйхай подпрыгнул, как кошка, и, обхватив кузнеца своими тонкими ручонками, повис на нём, но тут же со свистом съехал вниз. Редька упала на землю. Молодой кузнец пнул его ногой под зад, Хэйхай упал прямо в руки девушки, каменщик подставил свою большую руку, не дав ему упасть.