Мальчик ничего не ответил, и лишь два чёрных блестящих глаза выжидающе смотрели на бригадира. Его большая голова в форме перевёрнутой тыквы-горлянки едва держалась на тоненькой шейке, которая, казалось, в любой момент может переломиться.

«Ты ведь хочешь заработать немного трудодней? Что ты умеешь делать, обормот? Тебя ж соплёй перешибить можно! Что, если ты вместе с каменщиком пойдёшь на дамбу подручным, а? Возьмёшь дома молоток и будешь сидеть дробить гальку, захочешь — надробишь побольше, не захочешь — поменьше, всё равно на деле эти задания коммуны, только чтобы пустить пыль в глаза».

Мальчик, медленно ступая, подошёл к каменщику и ухватился за край его одежды. Каменщик, по-дружески похлопав его по блестящей безволосой голове, сказал: «Иди домой, возьми у мачехи молоток. Я буду ждать тебя у моста».

Мальчик побежал. Точнее, о беге напоминали лишь его движения, но не скорость. Изо всех сил размахивая своими тонкими ручонками, он был похож на соломенное чучело, которое колышется в поле на ветру. Все провожали его взглядом и, глядя на его голую спину, вдруг разом почувствовали, что на улице холодно. Бригадир рывком запахнул на себе куртку и прокричал мальчику: «Дома попроси у мачехи, чтоб дала куртку на плечи накинуть, эх ты, дурья твоя башка».

Хэйхай незаметно вошёл во двор. Во дворе на корточках сидел мальчуган. Под носом у него висели сопли, он месил мокрую глину. Увидев Хэйхая, он тут же повернул к нему своё широкое плоское лицо и потянулся ручонками: «На… на… на ручки». Хэйхай поднял с земли горящий алым цветом упавший с абрикоса лист, вытер им сопли своему сводному брату по мачехе и, как листовку, приклеил его на стену. Помахав братишке рукой, он прошмыгнул в дом, в углу отыскал молоток и тихонько выскользнул обратно. Малыш продолжал звать его к себе. Тогда он, взяв ветку, нарисовал вокруг него большой круг и, отбросив её, поспешил за деревню. За деревней протекала небольшая река, через которую был перекинут каменный мост с девятью арками. По берегам росли плакучие ивы, стволы которых, напитавшись влагой во время летнего половодья, покрылись красными усиками корневой мочки. Вода ушла, и корни высохли. Листва на деревьях начала облетать, опавшие оранжевые листочки медленно скользили по течению. Несколько уток плавали по реке, то и дело погружая свои красные клювы в заросли водорослей, и крякали. Они там что-то искали, но никто не знает, удавалось им там найти что-нибудь или нет.

Когда мальчик добежал до дамбы, он тяжело дышал, и из его груди доносились звуки, напоминающие цыплячий писк.

«Хэйхай! — громко позвал его каменщик, который ждал его у моста. — Беги скорей!»

Хэйхай, размахивая руками, как это обычно делают во время бега, доплёлся до каменщика. Окинув Хэйхая взглядом, он спросил: «Тебе не холодно?»

Хэйхай неподвижно смотрел на каменщика. Каменщик был одет в рабочие штаны и куртку из грубой ткани, под курткой была надета спортивная красная фуфайка, её воротник был отвернут наружу и ослеплял своим ярким цветом. Воротник горел, словно пламя, и мальчик не мог отвести от него взгляд.

«Чего уставился? — каменщик тихонько потрепал мальчика по голове, отчего голова его закачалась из стороны в сторону подобно барабанчику-погремушке, каким завлекают покупателей уличные торговцы. — Эх ты, — сказал каменщик, — отбила тебе мачеха все мозги».

Каменщик, насвистывая, забарабанил пальцами по голове мальчишки. Они пошли на мост. Хэйхай ступал очень осторожно, стараясь держать голову так, чтобы каменщику было удобно по ней постукивать. Фаланги пальцев у каменщика были массивные, твёрдые, как колотушки, и больно стучали по его лысой голове, однако Хэйхай молча терпел, и лишь поджатые уголки рта говорили о том, что ему это неприятно и больно. У каменщика же рот не закрывался, его по-девичьи ярко-красные губы то смыкались, то размыкались и издавали нежную, как у жаворонка, трель, устремлённую в небесную высь.

За мостом была дамба, а метрах в двухстах западнее был шлюз. Этот шлюз тоже был своего рода мостом. Разница была лишь в том, что его ворота можно было закрыть и таким образом задержать воду, или, наоборот, открыть и спустить воду. Склоны дамбы пышно поросли кустами. В центре была речная отмель в несколько десятков метров шириной. Мелкий мягкий песок отмели был покрыт травкой, которая уже успела вылезти после того, как ушла вода. Дамбу окружали нескончаемые поля. За несколько лет непрерывного половодья вместе с водой нанесло много песка, который разрыхлил затвердевший чернозём, после чего земля стала ещё плодороднее. В том году половодье было небольшое, оно не затронуло дамбу, и шлюз для спуска воды не открывали, поэтому места разлива воды полностью засадили джутом. Джут стоял густым лесом. Когда на рассвете над макушками джута ещё колыхалась лёгкая дымка, эти джутовые поля, окутанные туманом, казались безбрежным океаном.

Когда каменщик и Хэйхай не торопясь подошли к шлюзу, на отмели уже собралось две группы людей. По разные стороны, словно два враждующих лагеря, стояли мужчины и женщины. Между ними с блокнотом в руках стоял представитель коммуны и что-то говорил, размахивая руками. Каменщик, прижимая к себе Хэйхая, по бетонным ступенькам вдоль шлюза направился к представителю коммуны: «Товарищ Лю, мы прибыли по разнарядке от своей деревни». Здесь следует сказать, что каменщик частенько выполнял поручения коммуны, а Лю, который был помощником председателя коммуны, руководил их выполнением, поэтому они были знакомы. Хэйхай не мог оторвать взгляда от широкого рта товарища Лю. Вдруг этот рот с его лиловыми губами пришёл в движение и произнёс: «А, каменщик, это ты, шельмец! Я смотрю, ваша деревня, чтоб её, умеет подбирать людей! Ты ж без мыла в задницу залезешь! Прислали на мою голову! А подручный где же?»

Хэйхай почувствовал, как пальцы каменщика застучали по его голове.

«Вот этот, что ли? — Лю схватил Хэйхая за шею и начал трясти его так, что ступни Хэйхая почти оторвались от земли. — Нет, отправить назад такого заморыша! Ты молоток-то держать можешь?» — свирепо спросил он Хэйхая.

«Ладно тебе, товарищ Лю, Лю Тайян. У нас же социализм, всех надо кормить. Семья Хэйхая в третьем поколении безземельные нищие крестьяне, кто ж ещё о нём позаботится, как не социализм? Тем более что матери у него нет, живёт он с мачехой, отца его бес попутал, свалил куда-то в Гуаньдун,[48] на север, и вот уже три года от него ни слуху ни духу, не знаешь, что и думать — то ли медведь задрал, то ли волки загрызли. Где твоё классовое чувство?» — немного привирая, сказал каменщик, вырывая Хэйхая из рук Лю Тайяна.

У Хэйхая от такой тряски закружилась голова. Он почувствовал запах перегара, которым пахнуло изо рта Лю. От этого запаха его затошнило — от его мачехи пахло так же. После того как отец их бросил, мачеха частенько посылала его в лавку менять батат на водку. Она быстро напивалась и, пьяная, начинала его бить, щипать и кусать.

«Заморыш!» — выругался Лю и, не обращая больше на него никакого внимания, продолжил давать наставления рабочим.

С молотком в руках Хэйхай поплёлся к шлюзу. Шлюз был сто метров в длину и десять с лишним метров в высоту, с северной стороны шлюза по всей длине тянулся прямоугольный жёлоб, в котором ещё с лета застоялась дождевая вода. Держась за каменное ограждение, мальчик стоял на шлюзе и разглядывал видневшиеся под водой камни, в расщелинах которых сновали мелкие чёрные рыбки. Шлюз с обеих сторон был окружён высокой дамбой, а через дамбу шла дорога, которая вела в уездный город. Сам затвор был пять метров в ширину, и по обе его стороны шло каменное ограждение полметра высотой. Несколько лет тому назад был случай, когда люди, ехавшие на велосипедах, столкнулись с встречной повозкой и упали прямо в шлюз — одни покалечились, другие разбились насмерть. В то время Хэйхай был, конечно, младше, чем сейчас, и не был таким худым; отец ещё не ушёл из дома, и мачеха не пила. Тогда он прибежал на затвор поглазеть, но припозднился, — людей, упавших в шлюз, уже подняли и унесли, и только в жёлобе можно было заметить мутно-красные пятна. У него был хороший нюх, и он почувствовал запах крови, ещё витавший над водой…