Ирония в голосе молодого человека исчезла, видимо, он успокоился. У Михкеля возникла симпатия к своему неожиданному гостю. В людях он прежде всего ценил деловитость, и этот Вээрпалу, казалось, был деловым парнем. Поверхностно листая газеты сорокового года, тот бы не заметил имени Раавитса. Да, деловитость и глубина у молодого человека имелись.

— Вы основательно поработали, — сказал Михкель. — Основательно.

— Я завел себе картотеку, выписал имена людей, которые были представлены в газетах сорокового года.

Михкель подумал, что обычный студент ограничился бы листанием книжки, посвященной событиям сорокового и сорок первого годов. Этот же парень не стал заниматься компиляцией, а пытается самостоятельно исследовать минувшие факты.

— И насколько обширна ваша картотека?

Михкель с интересом ждал.

Молодой человек ответил не сразу, он словно подумал о чем-то, затем сказал:

— Свыше двухсот имен. Вы тоже у меня записаны.

— Свыше двухсот? — удивился Михкель. Этот студент крепко потрудился.

— Я просмотрел не все газеты, а только таллинские. Вначале собирался исследовать также уездные газеты, собирался откусить слишком большой ломоть. Ознакомление только с «Рахва Хяэль» и «Коммунистом» показало, что мне это не по зубам. Пока.

— Пока?

— Собираюсь исследовать все появившиеся в сороковом и сорок первом годах газеты. В будущем. Может, вернемся теперь к Александру Раавитсу?

Михкелю Рююту прежде всего вспомнились похороны.

Он шел через Тынисмяэ на Балтийский вокзал встречать жену, которая позвонила из Ленинграда и попросила его прийти, — в Ленинграде ей посчастливилось купить у букиниста невероятно интересные книги двадцатых годов. Детей он оставил на попечение тети Мелиты. Мелита ни ему, ни Юте сестрой не приходилась, она вообще не пребывала с ними в родстве, просто была одинокой женщиной, своих детей у нее не было. Но детей Мелита берегла прямо до самозабвения, лелеяла их слишком.

Идя быстрым шагом по Тынисмяэ вниз по направлению к церкви Карли, Михкель увидел похоронную процессию, которая двигалась по бульвару в сторону площади Победы. Он дошел до угла бульвара Карли, когда голова похоронной процессии уже удалилась, но все же успел увидеть, что гроб на машине был обтянут красной материей, таким же красным материалом были обтянуты опущенные борта грузовика. Материя на гробе блестела, — это мог быть даже шелк! Венков было много, штук двадцать или больше. Хотя гроб уже провезли и хотя он находился поодаль, Михкель снял шляпу, как было у него в привычке, как вообще это было в свое время в обычае.

Он не представлял, кого хоронят. Оркестр играл похоронный марш; судя по оркестру, обтянутому красным шелком гробу, множеству венков и большому количеству провожающих, хоронили известного человека, явно коммуниста, видимо, какого-то руководящего работника или старого революционера.

Михкель Рюют знал в лицо большинство партийных деятелей и руководящих работников советских органов и лично был знаком со многими, с некоторыми служил вместе в корпусе, с другими встречался еще до войны, после июньского восстания, немало было и тех, с кем он был знаком еще в тридцатые годы, когда стал принимать участие в рабочем движении. Он не мог вспомнить ни одного широко известного и признанного деятеля, который бы недавно умер. И в газете ни одного некролога не попалось на глаза. Почему-то он некоторое время смотрел вслед похоронной процессии, даже когда она вся вышла на площадь Победы. Лишь тогда он заторопился на вокзал.

Потом выяснилось, что хоронили Юхана Тарваса.

Если бы Рюют подошел к углу бульвара Карли на несколько минут раньше, ему бы тут же стало ясно, кого хоронят. Без того чтобы прочесть на лентах венков имя покойного. Он бы сразу узнал жену Тарваса. Руть была маленькой и худенькой женщиной, с большими светло-голубыми глазами и тонкими чертами лица. Она двигалась легко, по мнению Михкеля, у нее была стать и поступь танцовщицы. Внешне, правда, хрупкая, но душевно сильная, по крайней мере так это показалось Михкелю, когда он впервые увидел Руть, которая спустя год вышла замуж за Юхана. Внешне они разнились, Юхан был добродушным мужичищем, Михкель его хорошо знал.

Весной тысяча девятьсот тридцать пятого года они втроем: Сассь, Юхан и он собирались работать на перестройке дворца Тоомпеа. Никто из них не был обученным строителем — ни каменщиком, ни столяром, ни шаркальщиком, что значит маляром, и ни трубомером, что означает водопроводчиком, на стройке они годились бы разнорабочими, что-нибудь рушить, таскать, копать или убирать. Он, Михкель, после окончания торговой школы, собственно, ничего и не успел сделать, лишь три четверти года служил в магазине электротоваров на улице Харью мальчиком на побегушках и разносчиком товаров, если покупали что-нибудь пообъемнее, какой-нибудь радиоприемник, «Филиппс» или «Телефункен», аппараты «Рэт» покупали реже. Хотя он умел печатать на машинке, стенографировать и знал бухгалтерское дело, хотя его обучили составлять служебные бумаги и обращаться с клиентами, ему не посчастливилось найти более оплачиваемую службу. Он таскался в двери десятков магазинов и почти всех городских банков, все оказалось бесполезно. По совести сказать, торговое дело ему вообще было не по душе, в торговую школу он попал в какой-то степени случайно, главным образом потому, что срок обучения там был короче, а учебная плата меньше, чем в гимназии. Видно он и сам был порядочный ветрогон, который не умел задумываться о будущем, кто, вместо того чтобы дальше протирать школьные скамьи, с большим удовольствием пошел бы на какое-нибудь предприятие учеником, чтобы самому немного заработать, хотя бы на штаны или кино. В их семье всегда жили из кулька в рогожку, бедности было им не занимать, и он не помнил, когда бы в кармане у него водилось больше пяти или десяти центов. Лишь после того как окончил первый класс торговой школы, он понял, что угодил не туда. Если бы у него тогда было больше самостоятельности и силы, он бы должен был бросить школу и поступить в техникум. Или пойти в ремесленное училище. В торговую школу пойти его понудила бабушка по отцовской линии, которая была твердо убеждена, что лишь учение делает человека человеком, а банковский служащий или продавец — это уже нечто стоящее. А так как бабушка платила за учебу и одевала (одежда, правда, была не новой, не в магазине купленные костюмы, а перешитые из полуношенных взрослыми пиджаков и штанов одежки), то он противиться не стал, а продолжал зубрить мудрость прилавочников и банковских служащих. В выпускном классе у него уже было настолько соображения, что он понял необходимость учения, а также то, что из него ни продавца, ни бухгалтера не получится. Не получится потому, что он ими не хотел быть. По инерции, правда, ходил еще искать себе службу, но вовсе не отчаивался, когда ему в очередной раз отказывали. Может быть, ему потому и говорили «нет», что на его лице не было ничего от услужливости или чернильной души. Так он мог, конечно, думать по прошествии времени, однако главная причина, почему перед ним закрывали двери, был кризис. Из-за него тогда ему отказали и в должности рассыльного, в магазине сократили двух работников: одного потомственного, с дрожащими от старости руками продавца, который, как думал хозяин магазина, неприятно действует на покупателей, и его, Михкеля Рююта, чьи обязанности возложили на узкоплечую и высокогрудую девицу, которая до этого лишь постукивала в задней комнатке на машинке. Он не стал плакать по своему знатному занятию мальчика на побегушках и решил устроить жизнь по-новому. Об этом новом жизнеустройстве у него имелось довольно смутное представление. Одно было ясно, — что, чего бы это ни стоило, он окончит колледж и еще — что он не презирает физический труд. Физическая работа его даже притягивала. Одно лето на торфяном болоте он уже горбатился и вполне справился, упорства и настойчивости у него хватало. Поэтому он с жаром и согласился, когда Сассь заговорил о возможности получить работу на перестройке дворца Тоомпеа. Там появится большая нужда в разнорабочих. Много чего надо разбирать и переносить, об этом говорил хороший друг Сасся, потомственный каменщик и маляр, который замолвил за них словечко у прораба. Что, мол, парни стоящие, в полной силе и ни одной работы не чураются. Сассь и Юхан действительно выделялись косой саженью в плечах, в последние годы Сассь в основном вкалывал на стройке: копал траншеи под фундамент, таскал песок на перекрытия или подносил каменщикам кирпичи. Хотя на самом деле он был печатником, но после стачки печатников больше ни один владелец типографии его на работу не брал. У Юхана же твердой профессии не было, работал в порту грузчиком, мог играючи таскать тяжелые мешки с сахаром и перекидывать тюки хлопка. Копал он также канавы и перекатывал бревна у Лютера[12]. Его, Михкеля, плечи были уже, чем у друзей, и шея была тоньше, но слабаком он себя тоже не считал. Занимался спортом, правда, больше играл в зале мячом или бегал и прыгал на стадионе, но и это нагоняло мышцы, во всяком случае он был убежден, что справится. Торфяное болото здорово возвысило его в своих глазах.