Что же привлекало Гёте в Юнге-Штиллинге? Его уверенность в том, что все хорошее, как и все плохое на его жизненном пути, – от бога? Нет, эта «божественная педагогика» казалась Гёте «слишком дерзновенной»[214]. В такого бога, следящего и направляющего каждого человека в отдельности, молодой Гёте к тому времени уже не верил, и воззрения друга не были для него «ни радостными, ни полезными»[215]. Должно быть, его привлекало что-то другое. Гёте видел в нем перенесенный на религиозную почву духовный опыт, который он называет aperçu – важное понятие для философии позднего Гёте. В «Поэзии и правде», описывая характер Юнга-Штиллинга, он определяет его как «осознание какого-либо великого этического принципа, что уже само по себе является гениальным прозрением духа». И далее: «Подобное aperçu дарит великой радостью того, кто его открыл, ибо оригинальнейшим образом напоминает о бесконечности: оно не нуждается во времени, чтобы стать убедительным, возникая мгновенно во всей своей полноте и завершенности»[216].
Когда озарение духа, прозрение или внезапная догадка позволяет увидеть прежде скрытую, таинственную взаимосвязь, в результате чего эта взаимосвязь мгновенно становится очевидной, Гёте называет это aperçu – сначала и главным образом применительно к естественно-научному познанию. «В науке все сводится к aperçu, к подмечанию того, что лежит в основе явлений»[217], – читаем мы в «Истории учения о цвете». Само понятие заимствовано из французского, где оно обозначает быстрое схватывание, первое впечатление.
Три аспекта отличают аperçu в значении единовременного познания.
Его объект – это не какое-то случайное или незначительное явление, а феномен, позволяющий проникнуть во взаимосвязь целого, в суть «бесконечного». Этот объект хотя и является единичным и материальным предметом, но в то же время символически отражает в себе вечную гармонию бытия. В этом смысле Гёте будет, например, трактовать свое открытие межчелюстной кости у человека, которое он тоже, к слову, описывает как внезапное прозрение, как проникновение в общее устройство природы, поскольку эта кость, до Гёте обнаруженная у животных, но не найденная у человека, служит ему доказательством плавного перехода между животным и человеком и отсутствия скачкообразного развития в природе. Так межчелюстная кость становится объектом aperçu – познания, указывающего на некую общность, которая внезапно обнаруживается в частном явлении.
Во втором, субъективном, аспекте aperçu означает, что познающий переживает внутреннее преображение, освобождается от замкнутости своего индивидуального существования и приобщается к смыслу целого. Такой тип познания дает познающему «почувствовать себя подобным Богу». Он словно слышит некое откровение, но это откровение исходит не от христианского бога, возвышающегося над миром, а от вдохновленного познания природы. Несмотря на это, оно меняет мировоззрение и преображает человека так же, как и прямое общение с богом.
Третий аспект касается внезапности, мгновенности этого процесса. Вещи вдруг предстают в совершенно ином свете, и человек смотрит на мир другими глазами. Это вносит перемены и в его жизнь – отныне все становится другим. Если не бояться патетики, то можно сказать, что жизнь делится на «до» и «после». Обычно понятие aperçu используют для обозначения некого переломного момента в лингвистическом, языковым процессе, однако Гёте подразумевает под ним и экзистенциальный поворот как следствие вдохновения.
Aperçu с этими тремя аспектами – переживанием тотальности, преображением субъекта и внезапностью – Гёте называет «гениальным прозрением духа»[218].
Молодой Гёте отрицает по-детски наивное отношение Юнга-Штиллинга к богу – его «божественную педагогику», но все же очарован его личностью, и это объясняется тем, что он чувствует в этом набожном человеке «гениальное прозрение духа»: Юнг-Штиллинг познал некую целостность, а именно библейского бога, внутренне он полностью преобразился, и все это произошло в одно мгновение, внезапно. Все в точности совпадает с aperçu, как понимал его Гёте.
Молодой Гёте, который сам чувствует в себе пробуждение гениальности, а спустя несколько лет станет свидетелем эпохи культа гения, видит в Юнге-Штиллинга гения религии. Он тоже живет опытом aperçu, правда, перенесенного из сферы духа в сферу веры. То, что в религиозных кругах называют пробуждением, обращением или перерождением, интересует Гёте не по причине его собственной религиозности, а потому, что таким образом он надеется постичь психологию гения, т. е. понять, что движет им самим – какова природа этой внезапной интуиции, этого вдохновения, которое заставляет увидеть жизнь в новом свете и полностью меняет человека изнутри.
Юнг-Штиллинг – человек, переживший преображающее aperçu, – встречался с друзьями и знакомыми, был открытым и разговорчивым с теми, кто относился к нему с симпатией и пониманием, и замкнутым и тихим там, где его не замечали или не любили. Гёте всегда вступался за него, если другие над ним подшучивали. По воспоминаниям Юнга-Штиллинга, он часто приходил к нему в гости, «полюбил его, стал ему братом и другом и при любой возможности выказывал Штиллингу свою любовь». Обращаясь к тем, кто сомневается в подобной сердечности со стороны Гёте, Юнг-Штиллинг добавляет: «Жаль, что лишь немногие знают, какое сердце у этого прекрасного человека!»[219]
Когда летом 1770 года Юнг-Штиллинг поспешно уезжает из Страсбурга, чтобы успеть к своей смертельно больной невесте в Вестфалию, Гёте одалживает ему денег и помогает во многих других практических вещах. Вернувшись, он первым делом идет к Гёте, тот радушно встречает его и снова вводит в круг своих друзей, к которому с лета 1771 года, помимо Лерзе и Зальцмана, принадлежал также Михаэль Рейнхольд Ленц. Как пишет Юнг-Штиллинг в своем жизнеописании, «религиозный энтузиазм Штиллинга не мешал ему (Гёте) всей душой любить и тех людей, которые отличались более свободным образом мысли, чем он сам, если только они не были насмешниками»[220].
К обеденному обществу, собиравшемуся у мамзель Лаут, принадлежали также Иоганн Конрад Энгельбах и Фридрих Леопольд Вейланд, с которыми Гёте регулярно прогуливался верхом по окрестностям Страсбурга. Энгельбах, как и Гёте, приехал в Страсбург, чтобы как можно скорее завершить свое юридическое образование и сдать экзамен, но, в отличие от Гёте, уже через пять недель, в июне 1770 года, осуществил задуманное, а свои конспекты передал Гёте, чтобы тот вызубрил их к своему экзамену. Гёте и Вейланд сопровождали Энгельбаха в Саарбрюкен – тот возвращался в родительский дом после завершения учебы. Это путешествие привело Гёте в Зезенгейм, где начался его роман с Фридерике Брион. Вейланд состоял в отдаленном родстве с семьей Брион и ввел в их дом Гёте. Сам он в Страсбурге изучал медицину, а затем работал врачом во Франкфурте. Он так никогда и не простил Гёте того, как тот обошелся с Фридерике, и всячески избегал встречи с ним.
Зезенгеймская идиллия. В «Поэзии и правде» Гёте пересказывает ее как отдельную историю, которая заставляет полагать, что на самом деле она все же не была столь идиллической, ибо в конце концов закончилась болезненным разрывом. Любовник покидает возлюбленную, и их расставание, вероятно, выглядело иначе, нежели в стихотворении, написанном весной 1771 года: «Ушла – и я один остался, // сквозь слезы вслед смотрел тебе…»[221] Или, наоборот, как в более поздней версии: «Ушел – и ты одна осталась, // сквозь слезы вслед смотрела мне…»[222] В «Поэзии и правде» Гёте лишь лаконично замечает: «То были тяжкие дни, и воспоминание о них во мне не сохранилось»[223].
