«Святое» должно «обитать» внутри нас, если мы имеем дело с «истинной» религией. Только тогда оно укореняется в опыте и не остается лишь верой или умозрением. «Вне всякой формы» и «облеченное в прекраснейшую форму» – еще одно важное различие. Что касается «прекраснейших» форм, то здесь Гёте не скрывал своих предпочтений. Он восхищался античными изваяниями богов и героев, храмами и амфорами, гимнами и мифами. Христианству не угнаться за античным богатством форм. В христианстве Гёте ценил образ Святого семейства и именно поэтому начал с него «Годы странствий». Для Гёте духовное содержание обязательно должно иметь возможность воплощения, а в сверхчувственной сфере христианской религии найти такую возможность порой очень сложно. Гёте не силах сдержать сарказма при виде нимбов и голубей над головами святых на средневековых картинах или лент с изречениями, свисающих у них изо рта. Изображения распятия или истерзанных тел мучеников ему ненавистны, а приторное благочестие на картинах назарейцев его раздражает.

Но что же тогда означает «бесформенное» признание святого? Его можно обнаружить там, где признание или почитание выражены не в конкретной форме, а реализуются в том, как человек выполняет свои каждодневные обязанности. Здесь прослеживается тенденция к сакрализации человеческого труда, как она выражена в стихотворении «Завет персидской веры»:

В следующих строфах описываются базовые виды человеческой деятельности, начиная от погребения мертвых, включая работу на поле и заканчивая строительством дома и возведением оросительных систем. Повседневный труд, поддерживающий и обогащающий жизнь, предстает как неявное служение богу. Человек делает свою работу, выполняет свои обязанности, преследует свои цели, и если он делает это самоотверженно, с полной самоотдачей, то в его труде присутствует и нечто высшее – в нем присутствует животворящий дух. Так думал Гёте, и поэтому сам он тоже придерживался идеалов неявной святости.

Неявное – для Гёте это одна из главных тем в размышлениях о боге, абсолюте, трансцендентности. Изучив философию Плотина и других неоплатоников, Гёте после 1805 года разработал свою теологию и философию неявного, которая с этого времени имела решающее значение для всего его мировоззрения.

Гётевская критика Плотина – впервые на нее обратил внимание философ Герман Шмитц – была сформулирована в 1805 году, а опубликована несколько позже. Ее основная идея такова: «Нельзя досадовать на идеалистов древности и модерна за то, что они так настойчиво требовали почтения к единому, из которого все возникает и к которому следовало бы вновь все свести. Ведь животворящее и упорядочивающее начало, несомненно, до того утеснено в мире явлений, что едва может спастись. Но мы ограничиваем себя с другой стороны, если насильно переносим формообразующий принцип и высшую форму в некую сферу единого, ускользающего от наших внешних чувств и от разума»[1596].

«Единое» – это то, что обычно называют «богом» или определяющим все сущее «духом». В эмпирическом мире «единое» всегда «утеснено». Эта фраза предвосхищает весь драматизм материалистических и атеистических течений модерна: дух уже не найти ни в природе, ни в конечном итоге в человеке. И здесь не помогут попытки увести дух от «внешних чувств и разума», как они представлены в математических абстракциях и безóбразности метафизических умозаключений. В этом случае, вместо того чтобы все же попытаться узреть дух в реальности, он снова насильно втискивается в абстрактные и безóбразные системы. И такой подход как раз не устраивает Гёте. Дух, согласно гётевской максиме, можно если не постичь, то, по крайней мере, почувствовать в эмпирической природе. Для этого, однако, необходимо избавиться от платоновско-плотиновского предубеждения, подспудно влияющего на наше восприятие и по сей день. Необходимо перестать верить в то, что переход от идеи к действительности – это всегда уменьшение или понижение, подобно тому как понижается уровень при переходе от божественного творца к творению. Поэтому далее в своей критике Плотина Гёте пишет: «Однако духовная форма ничуть не умаляется, обнаруживаясь в явлении, – при том условии, конечно, что обнаруживается она, породив и расплодив нечто действительное. Порожденное никак не менее существенно, чем порождающее, напротив, преимущество живого акта рождения в том, что рожденное может быть лучше рождающего»[1597].

Идея, лежащая в основе этих рассуждений Гёте, – это не что иное, как идея эволюции в природе, означающая, что жизнь не просто поддерживается, а выходит на новый, более высокий уровень. Дух, таким образом, не уменьшается в реальности, а, наоборот, выводит эту реальность из состояния неосмысленной замкнутости на самой к себе к свету и ведет до тех пор, пока в результате преобразования целого он наконец не увидит самого себя в человеческом духе. Дух не умаляется в природе, напротив: он проявляется в ней как продуктивное начало, осознающее себя в человеке. Это непрекращающийся процесс сотворения и развития живого. В конечном итоге мы имеем дело с идеей становления бога в природе.

Но где в этой аргументации «неявное»? По мнению Гёте, трансцендентное никогда не раскрывается перед человеческим разумом напрямую, в особых откровениях, а всегда имманентно присутствует в эмпирической реальности и доступно лишь для углубленного эмпирического познания. Трансцендентное воздействует на этот мир, и человек может познать его только в его воздействии. Это принцип всего живого, приводящий в движение внешний мир и меняющий мир внутренний, загадка, которую проще разгадать в практической жизни, чем в теории.

Однако и в этой практической жизни есть свои подводные камни, ибо она ведет в самую гущу общественных взаимосвязей. Опыт и намерения, желания и надежды, которые живут в душе отдельного человека, никогда не могут быть выражены в чистом виде. Помимо естественных помех этому препятствуют общественные средства выражения – проходя через них, идеи преломляются, отклоняются, искажаются. В обществе «утеснение» духа вызвано завистью, конкуренцией, недоброжелательством, равнодушием, лихорадочной деятельностью и – на что Гёте обращает особое внимание – разговорами ни о чем.

С возрастом Гёте воспринимает общество хотя и не исключительно, но все же преимущественно как такую «серую сеть», в которую слишком легко угодить и в результате лишиться самого главного. Позже этот феномен назовут отчуждением. В обществе человек вынужден надевать маску, или, что еще хуже, эту маску ему надевает само общество. В конце концов человек уже не знает, кто он на самом деле. Именно поэтому «в самые прекрасные и радостные переживания всегда протискивается абсурдный ход мирских вещей»[1599].

Такого рода критика общества, безусловно, имеет давнюю традицию, однако примечательно, что неприятие общества со стороны Гёте усиливается в тот исторический момент, когда в результате французской революции общество начинает восприниматься как носитель идеи и истины. На самом высоком философском уровне Гегель (Гёте пригласил его в Йенский университет и поддерживал с ним довольно близкие отношения) закрепил за обществом этот новый высокий статус и тем самым положил начало новому типу философии. До него в философских учениях доминировал простой дуализм: с одной стороны, человек, с другой – бытие, не важно, божественное или природное. Начиная с Гегеля между этими двумя полюсами появляется новый мир – общество и его история. Оно становится абсолютом, вмещающим в себя все полюса и противоположности. Общество, по Гегелю, есть объективный дух. До сих пор оно было просто реальностью, теперь оно становится истиной. Старая метафизика бытия исчезает в этой новой метафизике общества, а старые религиозные установки – вера, любовь и надежда – теперь относятся к обществу и его прогрессу. Свобода возникает благодаря обществу, заявляет гегелевский дух времени. Между тем Гёте считает необходимым защищать от общества свою свободу. Лучшие мысли, пишет он однажды Мейеру, «замутняются, искажаются и коверкаются настоящим моментом, веком, местом и прочими особенностями»[1600]. Стало быть, он видит в обществе силу, лишающую человека лучшего, что у него есть.