Однако по-настоящему «заново родившимся» Гёте почувствует себя лишь несколько недель спустя. В середине мая 1814 года Котта посылает ему «Диван» – собрание песен персидского поэта XIV века Хафиза в новом переводе Йозефа фон Хаммера. Это не было первым знакомством Гёте с лирикой Хафиза – переводы отдельных стихотворений уже были ему известны. Кое-что из его наследия опубликовал Гердер. Для своей так и оставшейся незавершенной драмы «Магомет» Гёте еще в 1773 году изучал арабскую и персидскую культуру. Для него этот мир принадлежал к тому же культурному пространству, что и Ветхий Завет – и Библию, и Коран в начале 1770-х годов он читал как художественные произведения. В его восприятии от «Песни песней» Соломона не так уж далеко до любовных песен Хафиза, а от библейских легенд про Авраама и Якова – до сказок «Тысячи и одной ночи». И там, и там чувствуется «дух патриархов». Когда, работая над «Поэзией и правдой», Гёте снова мысленно возвращается к тем своим первым впечатлениям, в письме к Рохлитцу он называет это культурное наследие «азиатскими мироначалами»: «Обретенная в них культура тянется нитью через всю мою жизнь и еще не раз проявится в ней неожиданным образом»[1527].

Так оно и произошло: через два с половиной года после этого письма Гёте, вдохновленный чтением Хафиза, за несколько дней до лета 1814 года написал более тридцати стихотворений, которые он вначале объединил под общим названием «Стихи к Хафизу». В конце года, когда к ним добавились новые произведения, Гёте хотел назвать сборник «Немецким диваном». К началу лета следующего года, когда он составлял указатель, стихотворений накопилось уже более сотни, и в конце 1815 года он разделил их на отдельные книги – секции, куда впоследствии распределялись и новые стихи, количество которых продолжало расти вплоть до момента публикации летом 1819 года. Так возник самый большой стихотворный цикл Гёте. Некоторые стихотворения он опубликовал раньше других в коттовском «Сборнике для дам за 1817 год», чтобы узнать, какое впечатление они произведут на читателей. Результат не оправдал ожиданий, и Гёте написал «Статьи и примечания к лучшему уразумению “Западно-восточного дивана”» – работу, в которой содержатся не только объяснения особенностей персидско-арабской традиции, но и важные идеи о религии и ее отношении к поэзии.

Вспоминая свое знакомство с «Диваном» Хафиза в начале лета 1814 года, Гёте пишет в «Анналах», что перед лицом столь сильного впечатления он был вынужден «действовать продуктивно», потому что иначе просто «не выстоял бы перед этим сокрушительным явлением». Он предался этому новому, только что разбуженному в душе настроению и позволил ему распоряжаться своим вдохновением, ибо хотел «бежать из реального мира, явно и тайно грозящего себя погубить, в мир идеальный»[1528]. Мотив мира, находящегося на краю гибели, подхватывается и в первом стихотворении цикла:

Омоложение и новую жизнь дарует источник Хидира. Хидир, согласно мусульманской мифологии, нашел источник живой воды и с тех пор сидит у найденного им источника с зеленым пушком вокруг рта и в одеждах зеленого цвета – цвета весеннего роста и плодородия.

В те недели и месяцы лета 1814 года, когда появился замысел и были написаны первые песни «Западно-восточного дивана», а также летом следующего года Гёте пережил то, что впоследствии в разговоре с Эккерманом он назвал «повторной возмужалостью». Вот как он описывает в этой беседе пережитый им в тот период подъем творческих сил: «…когда я весь был во власти “Дивана”, я иной раз писал по два-три стихотворения в день, все равно где – в чистом поле, в экипаже или в гостинице»[1530].

В лирике Хафиза Гёте привлекала и вдохновляла прежде всего легкая, шутливая интонация, которая не терялась даже в переводе и позволяла соединять и смешивать обыденное и возвышенное, чувственное и духовное, мысль и фантазию, мудрость и шутку, иронию и самоотдачу. Этому восточному поэту, пишет Гёте в своих «Статьях и примечаниях», нравится «отрывать нас от земли и возносить на небо, чтобы потом с небес снова низвергнуть вниз, и так далее»[1531]. Любовь, песни, вино и молитва – вот его неисчерпаемые и поэтому повторяющиеся снова и снова темы.

В своих заметках и комментариях Гёте обращает внимание и на другие особенности поэзии Хафиза. С одной стороны, Хафиз был учителем и ученым, посвятившим себя исследованию серьезных вопросов богословия и грамматики. С другой – его стихи резко контрастируют с этой серьезностью. Очевидно, сочиняя их, он думал иначе, чем в остальное время своей жизни. Шутливые, ироничные, эротические или даже фривольные, его песни – пример того, «что поэт не должен обдумывать и лично переживать абсолютно все, что говорит»[1532]. Об этом не стоит забывать, чтобы не поддаться искушению трактовать любовную историю, начавшуюся осенью 1814 года в усадьбе Гербермюле под Франкфуртом и продолжившуюся летом следующего года, как фактическую основу литературного маскарада, в котором она воплотилась. Гёте не испытал всего того, о чем писал в своих стихах. И Марианна, и он сам отлично это осознавали. Как пишет Гёте Цельтеру, он изыскал такой «способ сочинительства», который позволил ему «быть столь же безрассудным в любовных делах, каким обычно бываешь лишь в молодости»[1533]. 25 июля 1814 года Гёте едет в Висбаден. Вместо привычного пребывания на богемских курортах в этот раз он решает отправиться на воды на запад, что в предыдущие годы было небезопасно из-за близости военных действий. Для Гёте это еще и возможность в полной мере насладиться миром. Цельтер также решает этим летом посетить одну из лечебниц вблизи Висбадена – почему бы им не встретиться там? Кроме того, оказавшись в родных местах, нельзя не посетить Франкфурт и не встретиться с Сюльпицем Буассере, который уже давно хотел показать Гёте свою коллекцию старогерманских мастеров – Гёте задумал написать статью о его картинной галерее. Стало быть, у Гёте было немало причин отправиться в путь. На этот раз он покидает дом в особенно приподнятом состоянии духа, и уже утром первого дня пути, исполненный ожиданий и добрых предчувствий, в карете записывает стихотворение, впоследствии включенное в первую книгу «Западно-восточного дивана» под названием «Феномен»:

4 августа в Висбадене Гёте принимает у себя Иоганна Якоба фон Виллемера и его воспитанницу Марианну Юнг. Виллемер был успешным франкфуртским банкиром, любителем театра, меценатом, драматургом и автором нескольких работ по моральной философии. Высокий и импозантный, он пользовался успехом у женщин. Марианна Юнг в юности была очень талантливой танцовщицей. Поклонники, среди которых был и Клеменс Брентано, готовый на ней жениться, не давали ей проходу. В 1800 году недавно овдовевший Виллемер взял пятнадцатилетнюю Марианну к себе в дом; во Франкфурте ходили слухи, будто он купил ее у матери. В доме Виллемера Марианна воспитывалась вместе с его дочерями. На тот момент, когда она, чернокудрая красавица, вместе с Виллемером посетила Гёте в Висбадене, ей было двадцать девять лет. Гёте и Виллемер были знакомы с юности. Бывая во Франкфурте, Гёте всегда заезжал к Виллемеру, который время от времени выручал его деньгами. Успешный банкир восхищался Гёте, но не испытывал робости в общении с ним. Матери Гёте он как-то признался, что еще никогда не читал ничего, что тронуло бы его сильнее, чем «Вильгельм Мейстер». Позднее, когда Виллемер взял в дом Марианну, мать Гёте ехидно заметила, что он, очевидно, и здесь решил последовать примеру театрального шута Вильгельма. В переписке с Гёте, продолжавшейся в течение многих лет, Виллемер, разумеется, ни словом не упоминает про свои двусмысленные отношения с приемной дочерью, хотя в остальном откровенно делится всеми своими переживаниями. В делах он достиг немалых успехов, пишет он Гёте, «но у духа моего подрезаны крылья»[1535]. Впрочем, в этом письме 1808 года есть одна фраза, которая, скорее всего, относится к Марианне: «будущее отдано на откуп пустой безрассудной надежде, о коей восьмилетний опыт научил, что ей никогда не суждено сбыться». Ровно восемь лет назад он привел в дом Марианну и, вероятно, уже тогда видел в ней не только приемную дочь – отсюда и упоминание «безрассудной надежды», которая никогда не сбудется.