Гёте щедро расточает похвалу – в тот период, когда он писал это посвящение, он был очень благодарен герцогине за письма Винкельмана, которые она ему передала и которые он мог опубликовать в своей книге о нем. В ней Гёте еще раз выражает свою благодарность герцогине-матери, положившей начало «блистательной эпохе»[1454].

В конфликтах со спесивой, консервативной веймарской аристократией Анна Амалия неизменно принимала сторону Гёте. Их дружба в первые веймарские годы была настолько тесной, что порождала слухи о любовной связи и заставляла ревновать Шарлотту фон Штейн. В небольшой комедии «Палеофрон и Неоторпа», написанной в 1800 году к торжествам по случаю дня рождения Анны Амалии, ей посвящены строки: «Она скрепила наш городской союз»[1455].

Для Гёте Анна Амалия была добрым духом целой эпохи в его жизни. Ее смерть усилила его меланхолию и ощущение того, что времена меняются. После октября 1806 года действительно многое изменилось – в политике, в обществе, в соотношении международных сил. Знакомое и привычное исчезает, появляется новое, незнакомое. «Отличие от прежних времен, – пишет он несколько недель спустя после смерти Анны Амалии Шарлотте фон Штейн, – слишком разительное, старое ушло в прошлое, а новое еще не устоялось»[1456]. В своей речи, посвященной памяти Анны Амалии и прочитанной во время церковной службы во всех церквях герцогства, Гёте дает понять, что герцогиня-мать не вынесла смены времен, ее «сердце» не «выдержало натиска земных сил»[1457].

В следующем году, 13 сентября 1808 года, умерла мать Гёте. Он узнал об этом 17 сентября, когда вернулся с лечения в Карлсбаде. В дневниковой записи за этот день нет ни слова о смерти матери. В близком окружении Гёте его нежелание говорить об этом вызывает недоумение. В письмах он тоже обходит эту тему стороной. «Смерть моей дорогой матери сильно омрачила мое возвращение в Веймар»[1458], – лаконично сообщает он Сильвии фон Цигезар, а в письме одному из своих франкфуртских знакомых он пишет лишь, что «в ее преклонном возрасте уже были все основания опасаться, что конец близок»[1459].

В «Поэзии и правде» Гёте неизменно называет своего отца «отцом», а мать – «моей матерью». Об отце он говорит уважительно, но то и дело критикует его, в частности, за педантизм и упрямство. О матери Гёте вспоминает исключительно с любовью и нежностью. При всем при том он очень редко навещал ее, всего четыре раза после своего отъезда – в 1779 году по пути в Швейцарию, в 1792 и 1793 годах, когда сопровождал герцога во время его французских походов, и в последний раз в 1797 году во время своего третьего путешествия в Швейцарию. Мать никак не выказывала своего разочарования или недовольства по этому поводу. Она часто писала ему, и Гёте был так очарован ее живыми, образными письмами, что давал их читать друзьям и знакомым или сам зачитывал их вслух. Однажды он переслал Шарлотте фон Штейн письмо своей матери с комментарием: «С утренним приветом посылаю моей самой дорогой письмо моей матери, чтобы и она насладилась сияющей в ней жизнью»[1460]. Он писал реже, но зато подробнее. В письмах к матери можно обнаружить примечательные самоописания, как, например, уже процитированное выше высказывание о «широте и подвижности»[1461] его натуры. Он намерен остаться в Веймаре, пишет Гёте в том же письме, и пребывает в хорошем расположении духа, ибо находится здесь «добровольно», зная, что в любой момент может уехать, «и я снова обрету у вас все приятности жизни и покой»[1462]. Это было в 1781 году. Мать была бы рада, если бы он вернулся, но ни тогда, ни впоследствии она не докучала ему своими желаниями и просьбами. Она бы тоже хотела приехать к нему в Веймар, хотя и не любила путешествовать, но сын не приглашал ее, лишь однажды предложив ей убежище во время военных действий во Франкфурте, однако тогда у нее так и не появилось необходимости воспользоваться его предложением.

В Веймаре, где мать Гёте знали по ее письмам, она пользовалась огромным уважением. Анна Амалия первой написала ей письмо, они подружились и долгое время переписывались, что наполняло Гёте гордостью. Время от времени герцог и Анна Амалия навещали мать Гёте во Франкфурте. Та охотно принимала гостей, пока не покинула дом на Хиршграбен. Друзей и знакомых Гёте она встречала с неизменным радушием и гостеприимством. Однако приглашать ее в Веймар на время или тем более навсегда Гёте опасался. Он был уверен, что пересадка на новую почву лишит ее жизненных сил. С этим обоснованием он со спокойной совестью продолжал держать мать на расстоянии.

О своей связи с Кристианой и о рождении сына он сообщил матери не сразу – она узнала об этом от третьих лиц, но не затаила обиду на сына, и если Кристиану в переписке с Гёте она называла его «сокровищем в постели», то не вкладывала в эти слова ничего оскорбительного. Внуку регулярно посылались щедрые подарки. В целом она придерживалась принципа, который так сформулировала в письме Шарлотте фон Штейн: «Я очень люблю людей – <…> никому не читаю мораль и всегда стараюсь выискать в людях хорошую сторону, а плохую оставляю на совести того, кто людей создал, – он лучше других умеет сглаживать острые углы»[1463].

Катарина Элизабет принимала живейшее участие в литературной жизни Гёте, читала и комментировала его произведения и с гордостью дарила его книги своим франкфуртским друзьям и знакомым. Она также рассказывала ему в письмах, что говорят и думают о ее знаменитом сыне в его родном городе. Поскольку она часто бывала в обществе и в театре, ей было о чем рассказать. В своем последнем письме она называет первые тома полного собрания сочинений, вышедшие в издательстве Котты, «услаждающими душу»[1464], и особенно хвалит баллады – «Коринфскую невесту» и «Бога и баядеру». Мать Гёте всегда ценила эротику в литературе и не принадлежала к числу тех, в ком «Римские элегии» вызывали приступ праведного негодования. В своем последнем перед смертью письме она успела замолвить слово за внука Августа: не нужно «мучить» его, заставляя писать ей письма, у молодых людей голова не тем занята; не стоит ради нее «закручивать гайки»![1465]

Гёте хотел знать, как она умерла. По свидетельствам очевидцев, Катарина Элизабет до последнего вздоха сохраняла присущие ей мужество и чувство юмора. Когда к ее смертному одру подошел гробовщик, чтобы снять мерки, она выразила свое сочувствие, так как уже заранее обо всем распорядилась, а пока ему пришлось уйти ни с чем. Умерла она во сне.

В последние два года юная Беттина Брентано, дочь Максимилианы, в которую Гёте одно время тоже был немного влюблен, способствовала установлению более тесной связи между Гёте и его матерью. Она попросила Катарина Элизабет рассказать ей про детство поэта, записала эти рассказы и отправила их Гёте, которых аккуратно подшил их к своему личному архиву. Беттина, боготворившая Гёте в своей мечтательной влюбленности, после его смерти издала книгу под названием «Переписка Гёте с ребенком». Поэтического вымысла в ней больше, чем правды, тем не менее переданные ею рассказы матери очень помогли Гёте в работе над «Поэзией и правдой», оживив воспоминания о детстве и юности. В связи с этим он поощрял Бетттину к дальнейшим расспросам: «И вскоре я надеюсь получить от Вас новости о том, как Вы нашли дорогую матушку <…> и какие разговоры Вы сейчас ведете»[1466].