Но Берта не желала оставаться в стороне. Она аккуратно читала американские газеты и знала, какой знаменитой стала Эрика, а в ее понимании слава и богатство означали одно и то же. Девчонка, быть может, уже зазналась, но пусть не воображает, что может смотреть на тетку сверху вниз. Берте не терпелось объявить своей племяннице, что и она стала значительной персоной в государстве. С кислой улыбкой она смотрела на Эрику, приникшую к матери, на Марту, которая что–то бессвязно шептала, гладя дочь по плечу дрожащей рукой, и ей хотелось поскорее положить конец этой сцене.

— Ты, Эрика, стала настоящей американкой, — сказала она наконец, желая обратить на себя внимание, — красивая, знаменитая… Тебя ждет слава. Расскажи, как ты там живешь, в Америке. Денег у тебя порядочно?

— Порядочно.

— Так я и знала. Но как там должно быть чудесно! Америка! Господи, как бы мне хотелось туда попасть!

Помня случай с Джильксом, Эрика промолчала.

— Нет, ты прямо настоящая американка! — не унималась Берта. — Гордая, молчаливая, а ведь это приходит только с богатством и славой. Но, может быть, Шиллинг заставляет тебя слишком много работать?

— Да, работаю я много. Мама, я тебе привезла подарки.

Марта Штальберг заплакала. Ничего, ровно ничего ей не надо, для нее самый лучший, драгоценнейший подарок — свиданье с дочкой.

Перед отъездом из Нью–Йорка Эрика накупила подарков матери, но совсем забыла о тетке, пришлось что–то искать для нее. К счастью, в чемодане нашелся пестрый вязаный джемпер — последний крик американской моды, и Берта тотчас же натянула его на себя.

— Вот это расцветка, — сказала она, — люкс!

— Немножко ярко, — осмелилась возразить Марта.

— Ты ничего не понимаешь! — отмахнулась от нее Берта.

— Возможно, — вздохнула сестра.

— Деловые ребята, эти американцы, — продолжала Берта Лох, — Ты даже не представляешь, как они умеют ценить людей. Недаром они так хорошо ко мне относятся.

— Вы работаете у них?

— Они мне доверяют и дали вот в эти руки такую силу, что весь Берлин содрогнулся бы, если б узнал, — хвасталась перед племянницей бывшая начальница лагеря. — Тебе перед соревнованиями, может быть, дадут допинг, чтобы ты победила, а он сделан в моей лаборатории. И не только допинг! Я всего не могу вам сказать!.. Чего они стоят без нас, немцев? Ничего! Сейчас мы им нужны, но придет время.., оно придет..: и мы.., мы сами…

Она задохнулась от возбуждения.

— Мы будем владеть всем миром! — выкрикнула она.

— Тише! — испугалась Марта. — Значит, в твоей лаборатории делают не только допинги?

— Ты ничего этого не слышала, — сразу остыв от нервного возбуждения, сказала Берта. — У нас вырабатываются допинги для того, чтобы твоя дочь могла побеждать в состязаниях. Я делаю твою славу, Эрика! — патетически воскликнула она.

Про себя Берта уже раскаивалась в своей неудержимой хвастливости. Но ей необходимо было чем–то поразить Эрику, и она добилась своего.

У дверей позвонили. Пришел Эрвин Майер.

— Поздравляю вас, Эрика, — сказал он. — С моей легкой руки вы сделали превосходную карьеру. Я просто завидую вам — вы стали знаменитой на весь мир.

— Да, — равнодушно согласилась девушка. До ее сознания только теперь стал доходить смысл слов Берты.

— Вы чем–то недовольны или огорчены?

— Нет, просто устала с дороги.

— А вы поспите, мистер Шиллинг поручил вас мне. Завтра мы с вами возьмемся за работу. Мы должны просто подавить всех своими достижениями. Так велел генерал Стенли.

— А спортсмены из других стран уже приехали?

— Американцы все здесь.

— А восточные страны?

— Тоже постепенно прибывают. Венгры и чехи уже тут. Советские еще не приехали. А вы правильно поставили вопрос, Эрика, — главная опасность для нас там.

— Я не боюсь.

— Понимаю. Пройдя школу Шиллинга, можно не бояться самого черта.

— Простите, Эрвин, — сказала Эрика, — я хочу спать.

Она попрощалась, пошла в свою знакомую до последней щелки в полу комнату, легла на кровать и долго лежала с открытыми глазами. То, что делалось тут, на родине, казалось ей еше страшнее Америки.

Когда все в квартире заснули, она тихонько встала и, стараясь не стукнуть дверью, сошла вниз, к автомату. Этот путь она могла пройти с завязанными глазами, ощупью. Вот она, знакомая будка автомата, с той же самой трещиной на стекле.

— Отель «Адлон»? — спросила она, и голос ее сорвался. — Можно попросить Тибора Сабо?

И через минуту:

— Тибор! Это я, Эрика! Я хочу видеть тебя, я не могу без тебя жить! Завтра в семь. Хорошо, там, где и в тот раз, на станции Фридрихштрассе. Нет, сейчас я не могу, я убежала из дому в ночных туфлях. До завтра!

Савва Похитонов удивил всех, пробежав на отборочных соревнованиях, проходивших в Москве на стадионе «Динамо», сто метров за десять и шесть десятых секунды.

Взглянув на секундомер, Федор Иванович Карцев удовлетворенно кивнул. Было приятно сознавать, что Савва сумел взять себя в руки, выдержать сложную почти годичную тренировку, точно соблюсти строгий режим. Без всего этого такого времени не покажешь, Карцев знал это очень хорошо.

Тренер и не догадывался о том, что в последние месяцы Савва Похитонов пережил немало волнений. Посещение Баркова не прошло ему даром. Пришлось ходить в уголовный розыск,' доказывать свою непричастность к спекуляциям Севочки, пришлось даже рассказать обо всем этом матери.

Неонила Григорьевна отнеслась к рассказу сына довольно спокойно.

— Ты в конце концов наверняка угодишь в тюрьму, — сказала она, — если у тебя не будет такой жены, как Ольга Коршунова. Тебя надо держать в ежовых рукавицах. Когда–то мне это удавалось, но теперь уже силы не те. Во всяком случае, я очень рада, что эта беда заставила тебя задуматься о своей жизни. В институте у тебя не будет никаких неприятностей из–за отношений с Барковым?

— Очевидно, нет. Да и отношений никаких не было.

— Тем лучше. А об Ольге думай всегда, и очень крепко думай.

Савва думал о ней и без напоминаний матери. Он не мог забыть девушку. Сейчас прежние ревнивые подозрения казались нелепыми и вздорными. Каким же он был идиотом! Стыдно вспоминать, как он хотел уничтожить Громова или ославить Ольгу. Еще несколько шагов по этой дорожке — и он, чего доброго, стал бы писать анонимные письма. Нет, это больше никогда не повторится.

Победа на отборочных соревнованиях показалась Савве полным триумфом. Он решил ни за что не заговаривать с Ольгой, но не выдержал и при первой же встрече сказал:

— А ты знаешь, я ведь еще не в полную силу бежал. У меня в запасе есть еще две десятых. Поставлю мировой рекорд и посвящу его тебе — это я решил твердо. Когда журналисты спросят, как я этого достиг, я им так и скажу: рекорд поставлен для Ольги Коршуновой и посвящен ей.

— Желаю успеха, — бросила через плечо девушка.

Несколько секунд Похитонов смотрел вслед уходившей Ольге, потом резко повернулся и пошел в раздевалку. Как злила его эта упрямая девушка и как он ее любил, но никак не мог ухватиться за ниточку, которая привела бы его к сердцу Ольги. Даже то хорошее, что удавалось сделать, он ухитрялся испортить какими–нибудь неуместными словами. Но он добьется ее любви — мать права: Ольга должна быть его женой.

Он расхаживал по стадиону, выслушивая поздравления с первой победой, и сердце его переполняли торжество и радостная уверенность. Конечно, он одержит победу на студенческих играх, и тогда все будет хорошо…

Но далеко не все спортсмены были так уверены в своей победе, как Савва Похитонов. Взволнованно, напряженно билось сердце Ирины Гонта. Впервые выступала она на таких больших соревнованиях. Год назад об этом нельзя было даже мечтать. Вероятно, если бы рядом не было Максимова с его спокойной, ласковой улыбкой, Ирина вообще убежала бы со стадиона, чтобы не опозориться.

Она оглядывалась вокруг. На трибунах сидели знакомые и незнакомые девушки из университета и институтов всего Советского Союза. Слева она заметила профиль Нины Сокол с прямым, острым носиком. Нине хорошо, она, должно быть, сейчас совсем не волнуется. А чего ей волноваться? После выступления за рубежом такие соревнования сущий пустяк.