Нет, с этим Жаком совершенно невозможно разговаривать, он все сводит к политике!

— А ты видел, Анри, что люди не скрывают своей любви к Советскому Союзу?

— Не хватало только, чтобы в вашей «Юманите» написали, что и я участвовал в этих демонстрациях!

— Не бойся, этого не случится.

Такси остановилось на улице Гренель. Шартен вспомнил духи мадам Жоржет, поморщился и вышел.

— Спасибо за компанию! — крикнул на прощание Барни.

Шартен махнул рукой и открыл калитку. В кабинете царил полумрак. «Как в склепе», — подумал Шартен. Там, на улицах, шла непонятная, иногда отвратительная и неприятная, но все–таки жизнь.

Зазвонил телефон. Шартен взял трубку.

— Алло, Шартен, — послышался знакомый голос, в котором чувствовались властные интонации человека, привыкшего приказывать. — Это говорит Стенли. Не узнали?

— Не узнал, — без особого удовольствия сказал Шартен. — Здравствуйте.

— Как подвигается пьеса, о которой мы с вами говорили?

— Еще никак.

— Это никуда не годится, Шартен, — недовольно сказал Стенли. — Мы должны получить такую пьесу к осени и именно от вас. А чтобы расшевелить вашу ленивую музу, я предлагаю вам съездить в Берлин — посмотрите там парад и спортивные соревнования. Едем в понедельник, через неделю. Я пришлю за вами машину. И думайте над пьесой. Всего доброго.

Шартен бросил трубку на рычажок аппарата. Наглец! Говорит с известным писателем, как с шофером такси!.. И главное, что метр Шартен не посмеет отказаться от этого высокого приглашения. Вот что противно и унизительно, черт бы его побрал!

Нина Сокол, наверное, не отказалась бы участвовать в университетских соревнованиях, если бы ее снова попросили. Но день проходил за днем, а к девушке никто не обращался с такой просьбой, словно о ней все забыли, словно она уже никому не нужна. Конечно, это все Ирина Гонта, это ее рук дело!

Но мысль о том, чтобы подойти к Ирине и сказать ей о своем желании, даже не приходила Нине в голову. Неужели она должна сама напрашиваться на участие в соревнованиях, о которых в газетах, наверное, даже не упомянут?

Она со смехом сказала об этом Софье Дмитриевне Карташ, и та хорошо поняла настроение девушки, но не осудила его, а, наоборот, подлила масла в огонь.

— Смешно! — сказала она. — Конечно, такие соревнования тебе ни к чему, нечего зря тратить, драгоценное время и силы. Можешь быть уверена, когда дело дойдет до решающих встреч, тебя попросят.

Нина наконец услышала то, что хотела услышать, и успокоилась. Теперь она с полным равнодушием наблюдала за тем, как факультет готовится к соревнованиям, без особого интереса слушала споры о том, у кого больше шансов завоевать первое место, разговоры о силах и возможностях университетских спортсменов. Ее немного удивляло и казалось непонятным, каким образом Ирина и Максимов сумели так заинтересовать всех студентов, но, приглядевшись внимательно, она поняла, в чем тут дело. Секрет заключался в том, что Ирина ничего не делала одна: сначала она собирала комсомольцев–спортсменов, те организовывали вокруг себя товарищей, и так постепенно, от студента к студенту, весь факультет был вовлечен в подготовку к будущим соревнованиям. Конечно, имелись и исключения, но очень незначительные, и на них можно было просто не обращать внимания.

Одним из таких исключений явилась Нина. Она это понимала, но не желала поступиться своим самолюбием. Воображение рисовало ей утешительные, льстящие ее честолюбию, картины. Вот факультет журналистики отстает в соревнованиях, и нужен один рекордный результат, чтобы вывести его на первое место. Тогда все, и Ирина и Максимов тоже, приходят к ней и просят выручить, она соглашается, ставит новый университетский рекорд, и только благодаря ей факультет журналистики выходит на первое место. И тогда все начинают понимать, с кем имеют дело, и раскаиваются в том, что не ценили ее, не относились с уважением, обижали ее. Да, да, обижали.

В чем это выражалось, Нина сама не знала, но чувствовать себя обиженной было приятно.

Соревнования начались в субботу парадом всех участников и должны были закончиться в воскресенье вечером. Манеж был украшен белыми с голубой полосой флагами спортивного общества «Наука», на стенах висели лозунги и плакаты. Играла музыка. Соревнования напоминали большой студенческий праздник.

Нина Сокол в этот день переживала мучительные колебания. Сначала она решила вообще не показываться на манеже, где проводились соревнования, и держалась этого сурового решения довольно долго — почти до семи часов вечера, то есть до начала парада. Но чем ближе к семи подходила часовая стрелка, тем труднее становилось ей бороться с желанием пойти.

Ведь там, на трибунах, будет много студентов–неспортсменов, почему бы среди них не быть и Нине Сокол? Это даже интересно — все заметят, что она не участвует, и удивятся. Очень хорошо! Итак, нечего сидеть дома, скорее пальто на плечи, шапочку на голову — и в дорогу. Может, она понадобится, чтобы выручить свой факультет. Конечно, ей непременно надо быть там. И, ухватившись за этот предлог, Нина поспешила в манеж.

Она пришла вовремя — парад только начался. Вдоль манежа выстроились студенты всех факультетов Их приветствовал ректор университета и секретарь комсомольской организации; потом торжественно зазвучали гимны Советского Союза и Советской Украины.

Все было так красиво и значительно, что Нина даже забыла о небольшом, всего только университетском, масштабе этих соревнований. К ней никто не подошел, не попросил принять участие, и от этого на сердце было тяжело и неприятно, и где–то зашевелилось сознание собственной неправоты, но признаться в этом не хотелось.

В глубине души еще тлела надежда, что настанет минута, когда для победы понадобится ее помощь.

Небольшие трибуны манежа помещались наверху, как балкон в театре, с них хорошо видно все, что происходит внизу, на беговой дорожке. Нина не отрываясь смотрела на своих товарищей, которые готовились к первому старту. Она видела Ирину Гонта, Валю Волка и других студентов, таких знакомых, близких и в то же время таких далеких сейчас. Нина все острее ощущала недовольство собой и не знала, как от него избавиться.

К ней подошел высокий мальчик лет тринадцати, в черной форме суворовца с широкими лампасами на штанах и красными погонами на плечах; он удивленно посмотрел на нее и очень вежливо попросил разрешения сесть на соседнее свободное место. Девушка сначала взглянула на него мельком, потом повернула голову и вгляделась в его лицо внимательнее. Он кого–то напоминал ей, но кого — она не могла вспомнить сразу.

— Вам, вероятно, кажется, что я на кого–то похож? — спросил суворовец, заметив ее взгляд. — На меня часто так смотрят люди, которые хорошо знают мою сестру.

В этом юном будущем офицере поражало чувство собственного достоинства и уважения к другим. Даже в том, как он заговорил с Ниной, как попросил разрешения сесть на свободное место, как старался ничем не мешать ей, чувствовалась настоящая воспитанность.

— А кто твоя сестра? — спросила Нина и тут же поправилась: — Кто ваша сестра?

— Моя сестра — Ольга Коршунова, спортсменка. Вы, наверное, ее знаете. А меня зовут Леонид Коршунов.

По тону, каким мальчик произнёс эти слова, Нина поняла, что он гордится сестрой, любит ее пылкой, самоотверженной любовью и глубоко убежден, что лучше ее нет никого на свете.

Тем временем начались забеги на шестьдесят метров. На больших щитах обозначалось количество очков, полученных каждым факультетом. Пока что журналисты шли неплохо, но трудно было предсказать, какое они займут место. Вот на старт вышла Ирина Гонта. Она пробежала дистанцию, далеко обогнав своих соперниц, и количество очков факультета журналистики сразу же увеличилось. Диктор объявил время, результаты бега — Ирина повторила лучшее время Нины.

— Жаль, что вы не можете участвовать в этих соревнованиях, — сказал Леня Коршунов.