«В том краю, где моря Белого…» В том краю, где моря Белого заповедный слышен вздох, зажилась морошка спелая, запылал багрянцем мох, где потом Петра Баранова у Секирного холма, возвращая Богу заново, бич зарезал задарма, где водил я в осень лодочку, запирал покрепче дверь и в холодной келье водочку пил, заросший, точно зверь, – что теперь в том мире деется? Верно, всё как было встарь! Водка-дрянь в порту имеется, часто ленится почтарь. И душа моя – в то белое искромётное кольцо опускает задубелое постаревшее лицо. 1977 Посвящается китсу I Голубенек вереск лесной – весной. На ветру у Китса шумит такой. Наподобье ягод темна капель. На холмах у Китса теперь апрель. С колокольни Китса видны зараз и хоромы лета, и зимний лаз, черепица осени, сад весны, и в любое время плоды вкусны. Да ему не снилось как нам говеть! Есть когда подумать, где грог согреть. Да у нас потолще, поди, армяк, похитрей, поди, полевой хомяк. Китс бы с наших дровен слетел в сугроб, размозжил о притолоку нежный лоб: потому что если у нас – зима, ничего другого уже нема. II У Китса на чердаке треуголка ветхая на крюке и эолова арфа в густой паутине. …А у нас давно плывёт по реке гора старья на пречистой льдине. Наступила оттепель, наконец, мальцы по площади плот гоняют. Зачем ты жил на земле, певец? Здесь о тебе ничего не знают. Продмаг, знакомая полумгла, на голой полке блестит сивуха. Но отравила, не помогла — в сетчатке влажно, а в горле сухо. По склону с горки ползёт погост. Над ним бескрестный зубец руины. Земля дана человеку в рост: за ширью родины – даль чужбины. …Там у Китса варится крепкий грог. В знак его участия и приязни голубенек вереск и колок дрок на переплетеньях Оки и Клязьмы. 1977 Диптих 1 Схизма нашей любви и нежна и сурова: $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$изумрудный огонь, с каждой новой зимой обжигающий снова $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$и глаза и ладонь. Как на чайную зелень похожи метели! $$$$$$$$$$$$$$$$$$Чуден скрип мостовых. И прогулки по чёрному саду в апреле, $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$и ночлег у чужих. Так идёт круговерть високосного года: $$$$$$$$$$$$$$$счастье, бедность, печаль… Где в гранитных метро преизбыток народа, московиты не видят следов недорода, $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$никого им не жаль. 10 февраля 1978 2 …Где призывно зовут, поднимаясь в дорогу, $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$журавли-вожаки, где партийцы воруют у всех понемногу $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$– мы с тобой чужаки. Кто-то нас сюда вызвал и властно направил $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$твою руку в мою. Схизму нашей любови октябрь окровавил $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$в заозёрном краю. Не сказал бы тебе я ответного слова, $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$да сама помогла – а не жалобный вопль журавлиного зова. Нет смелее души, обретаемой снова. $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$И крестильня светла. 12 февраля 1978 Посвящается волге
Прибрежные долы в сангине заката, в мерцающей зыби река… Послушай, как просится сердце куда-то во плавкое – под облака! Схватил бы я в цепкие руки гитару, напенил цимлянским бадью и гнал бы и гнал из Симбирска в Самару под парусом крепким ладью. Так много призыва в заутреннем звоне, что хочется прямо сейчас, прощаясь, прижать к задубелой ладони холодный персидский атлас и видеть песок, засинённый зарёю, где чаек разносится крик и пахнет смолистой лиловой корою медвежьих углов патерик. О Волга, всегда твоему благолепью сродни атаманская стать. Убей меня, Волга, мазутною цепью и выброси на берег спать. 1978 В мае Цвета ракушки склоны лесные над Пахрою с вихром ветерка. Наплывают одни на другие растревоженные облака. Стало тесно им на небе, видно, раз к плащам прилипают листы, раз пахучую почку бесстыдно разминаешь меж пальцами ты. …В полуплаче твоём, полуречи вся душа твоя как во плоти. И под майским дождём к полувстрече наши губы на полупути. Раскрываясь, черёмуха знает — отчего её купы горчат. И кукушка тебе обещает календарь, что ещё не почат. 1978 |
