Элегия Мерещится, я не один брожу по этим сумеркам – с тобою. То что-нибудь тебе скажу, то утаю, солгу, сокрою. Столь ясно помнятся и стать твоя, и прыть, любая ипостась и складка, что лгать не совестно и правду говорить тебе, единственная, сладко. Кривую улицу, покрытый снегом храм, где вороньё обсело крышу, я не один, а пополам с тобою чувствую и вижу. И что мне до того, что там, где ты – июль, а тут воротники да шубы? Запью ли горькую, умру ли, оживу ль — всё так же радуют глаза твои и губы. Всё так же радуют… Но нет, ещё сильней, зане не гаснут, не твердеют. И волосы твои ещё рыжей на полотне подушки тлеют. Чего ж… Благодарю, что ласкова с чужим, ты лучшие часы крадёшь для нас, воровка. Да мне и так легко! Да я смеюсь над ним! И не скучна моя зимовка. 1976 «Кто пробовал силу и волю…» Кто пробовал силу и волю, да вдруг надорвался в пути, за кем через вьюжное поле нам трудно и страшно идти, кто в землю холодную ляжет, отпетый худым вороньём, тот Господу правду расскажет про то, как на свете живём. 1976 Переделкино На луковицах петухи – или кресты? Овраг и долы. Бориса вещие стихи. Трёх сосен слитные верхи, соцветья, чешуя и смолы. (Подумать, десять лет тому: все было кончено, однако ещё не знали, что к чему, и шли, болтая про сурьму грозы и мыслящих инако.) Кусок земли, где Сетунь с нить где наши старые шакалы умеют мёртвых хоронить. Где мужикам нельзя не пить, а бабам не ворочать шпалы. 1976 «Второй Зачатьевский… Тумана пелена…» Второй Зачатьевский… Тумана пелена, родные трещины асфальта. Там церковь белая видна, в которой золотая смальта. Второй Зачатьевский… Лазейка, желобок, калиточки из пластилина. Стреляя зонтиком, выходят на порог Иван Тургенев и Полина. Значки страховщика на всех особняках о чём-то повествуют глухо. Зелёная вода трепещет на кустах, и шелковисты комья пуха. Когда-нибудь, вот так – и я седой как лунь со скрипом бережно возьму тебя под ручку. Ты скажешь: «Благодать. Проспали весь июнь». И перепутаешь – приняв Муму за Жучку. 1976 Разговор
1 Две снежинки – залётные поздние гостьи засыпают в зелёной траве. До краёв пустотою наполнены горсти. И темны облака в синеве. Что приснится и что тебе снилось намедни, расскажи заодно. Разглядим эти вешние вещие бредни: где там соль, где зерно. Или, может быть, бодрствовать лучше ночами, а дремать на заре, и скорей просыпаться с листвою, с грачами, с тишиной на дворе. Потому что душа занята разговором с тем, кому не видна, кто вслепую её донимает укором и слезой прожигает до дна. 2 Городские деревья в туманце зелёном за воздушною ямой окна. Но не видит душа, занята разговором с тем, кому не видна. Для чего теребить её снова и снова — непостижно уму. Всё равно с твоих губ отлетевшее слово возвращается в хаос и тьму. И навеки уходит от нас молодое, начинает морщинить висок… И колечко на правой руке золотое в золотой возвратится песок. И опять в темноту – к запредельным просторам устремится душа не одна, а с другой – донимавшей вслепую укором, прожигавшей слезою до дна. 1976 Поэт Говорит о испуге своём перед силою постной молитвы. Прячет в шторах окна окоём и острит наподобие бритвы. И хотя уж давно позабыт гром пальбы над холодной волною и даёт ему друг-московит хлебосольно трунить над собою, он – подобно Петру за станком, обращая на праздных угрозу, вырезает цветок за цветком золочёную едкую прозу. Словно копоть не застит зенит, не лежат штабеля у обочин, словно впрямь ещё дело решит эта гвардия слёз и пощёчин. То искусно молчит о былом, то презрительно тянется к нови… И высок иудейский излом тёмной тенью подправленной брови. 1976 «…Не Новгород купец, не древний воин Псков…» …Не Новгород купец, не древний воин Псков был выбран для паломничества нами, пусть новодел кремля возрос до облаков, $$$$$$$$$$$$$$$$$$$зане упитан костяками, не глинобитный путь, не башенный Изборск с хмельным и кряжистым народом, – а утро лунное, похожее на воск $$$$$$$$$$$$$$$$$$и растопившееся мёдом. Луна и озеро. Сосна и мотылёк в глубинной синеве эфира, где сладострастный Вульф под крест покорно лёг… И Святогорский холм покоит ямбы мира. 1976 |
