Шатура-72 1 Сама преисподняя Третьего Рима: Шатура, горящая неудержимо, заплывшие в торф караси; Заволжье и Тверь, словно хворост, трещали, а мы – как последние римляне, спали на шкурах медвежьей Руси. Нам снилась реки ледяная излука, заоблачных барок кули, серебряный след реактивного звука, всё марево нашей земли. …Когда ты на кухню за хлебом бежала, голодною смертью грозя, когда на плече со слезами лежала, я думал, что ближе нельзя. Но там, где фонтан омывает натуру струями из бронзовых глаз, моя парижанка забыла Шатуру, в то лето душившую нас. 2 Червонной головнёй дымилась под стенами Москвы Шатура. Лесов потрескивала шкура, земля в извёстку превратилась. …Когда в измайловском квартале стоял горячий смог клубами, мы пересохшими губами несбывшееся предсказали. Ведь вглядываться в то – что будет, нам и тогда мешали слеёзы. Так зной земную влагу нудит скопиться в зоревые грозы. Какими тайными путями была заброшена однажды сюда, где торф горел пластами и дохли караси от жажды? Так пусть шатурская Помпея объятий наших оттиск прячет в золе, подобием трофея, как будто это что-то значит. 1976 «Подумать, сколько было вложено…» Подумать, сколько было вложено сердечной силы, скорби впрок! Погребено и обезбожено, и не пускаем на порог. А сколько слов в слезах повторено, и в каждом взгляде, и черте! Всё позабыто, проворонено, осталось неизвестно где. …А для чего сугробы таяли, в пшенице сохли васильки, цепные псы на даче лаяли, о стёкла бились мотыльки? Тогда среди сияний выспренних ещё не открывалось нам, что много званых, мало избранных и приуроченных к мирам. И растекаясь вместе с реками, и забираясь на холмы, и с солью радужной под веками да разве думали, кумекали, что всех недолговечней – мы? 1976 Перекрёсток
1 …И мокрый снежок, и песочная каша; отдельный закут для торговли вином. Так вот она жизнь драгоценная наша в заботе о главном и самом родном. Рабочий в халате. Угрюмые полки. Скатавшийся драп вперемежку с джерси. Деревья. Сугробы. $$$$$$$$$$$$$$$$$И в стаю, как волки, ненужные пьяницам сбились такси. 2 …Третий день метёт, метёт и тает, тает и метёт. Чёрный ветер бреши пробивает в кронах у ворот. Есть в далёком абрисе высотки очертанья скал. Всё стучат, стучат трамвайные колодки, вьются искры возле шпал. Пьяных стычки. Полупьяных стачки. Но пора, пора. Заржавел язык дверной собачки. Где мой дом родной? Ну что за номера! 1976 У никитских… Бронзовый Толстой заплыл жирком, развалился в кресле, правоверный. И пугает радужным стеклом горьковский особнячок модерный. Капая слезами на сукно, там читал стихи волгарь вампиру. В лилиеобразное окно беспробудно окал миру. Но поют дубовые часы. И, смирив позыв к зевоте, встал вампир, сказав в усы: – Пасыльней, чем Фауст Гёте! Алэксей Максимыч, вы поэт. И поднёс ему в награду театральную коробочку конфет, в чьей помадке много яду. …И сломалась сормовская жердь. Багровея, приподняли и в стены кремлёвской твердь навсегда замуровали. 1976 Два стихотворения 1 Решено – а что решено? Сквозь холщовое решето манна упругая сыплется вниз, где сумрак, голь и ржав барбарис. Ещё денёк ложится на дно. Оконце к ночи зачернено. Ни шагу вперёд, ни пяди вспять. Папироску смять да ложиться спать. …Через волок лет во сырой земле ни за что не будет так хорошо, как теперь на сухих простынях в тепле, где на стёклах осенних дождей крюшон. Красновата пена дождя в ночи. Много днём кричишь, по ночам молчи. Говорят, живём на земле в аду, и, увы, правы: к сорока сгорим. Выбирай во сне по душе звезду и заранее назовись родным. |
