Я поворачиваюсь к нему и обхватываю его шею руками.

— Рим, я не могу поверить, что ты все это сделал.

Он легонько целует меня, его губы задерживаются на несколько секунд, прежде чем сказать:

— Пейтон, для тебя все, что угодно. — Он снова целует меня, а затем спрашивает: — Хочешь прогуляться, полюбоваться пейзажами перед ужином?

— С удовольствием.

Когда мы оказываемся снаружи и смотрим на оживленные улицы города, я, все еще захваченная романтикой этой ночи, понимаю, что мы находимся на крыше монументального здания.

— Мы на крыше Эмпайр Стейт Билдинг?

— Ага. Снял его на ночь для нас.

— Ты шутишь.

Рим качает головой, плотно сжав губы.

— Ты серьезно арендовал все здание?

Он обнимает меня, согревая от холодного ветра.

— Не все здание целиком, только ту часть, которая предназначена для туристов. А потом ты сможешь выбрать любой сувенир в магазине.

— О, ты действительно знаешь, как завоевать сердце девушки, не так ли?

Он тихо смеется мне в ухо, звук такой сексуальный, в стиле Рима.

— Я знаю, как завоевать сердце моей девушки. Давай скажем так. Сколько мы уже вместе? Месяц? Я понял, что когда мы что-то делаем, ты всегда хочешь получить сувенир, даже если это просто наклейка.

Прислоняю голову к его плечу и смотрю в темную бездну, раскинувшуюся перед нами, освещенную, кажется, лишь маленькими огоньками с того места, где мы стоим.

— Мне нравится вспоминать места, где я бываю, вещи, которые я делаю.

— Я думаю, это мило.

— Я думаю, это мило, что ты считаешь меня милой, или что ты вообще произносишь слово «мило». Если бы кто-то сказал мне два месяца назад, что Рим Блэкберн будет называть меня милой, я бы ответила, что они обкурились.

— Я не думаю, что ты милая. Твоя личность — да, но ты — нет. Ты сексуальна, горяча и просто великолепна.

Вау.

Учитывая, насколько великолепен этот мужчина, меня все еще поражает, что он видит меня такой.

Я трусь своими бедрами о его, издавая низкий горловой звук.

— Ты добр ко мне, Рим.

— Потому что ты мне небезразлична. — Он разворачивает меня в своих объятиях и опускает руки на мою спину. — Мне неприятно это признавать, но ты как бы незаметно вторглась в мою жизнь.

— Почему тебе неприятно это признавать? — Поглаживаю щетину на его челюсти, грубую и шершавую, как и он сам.

Рим крепче прижимает меня к себе.

— Потому что я упрямый, и с самого начала ты хотела быть со мной, и мне пришлось поддаться всепоглощающим чувствам, которые я испытывал к тебе. Эту пилюлю было нелегко проглотить.

Он лезет целоваться, но я обхватываю ладонью его лицо, останавливая его.

— Не хочешь выразиться иначе? Это была не самая романтичная вещь, которую ты когда-либо говорил.

Усмехаясь, он целует мою руку и говорит:

— По сути, ты пиявка, от которой я никак не могу избавиться.

— Рим. — Дергаю за лацканы его пиджака.

— Ладно, извини. — Он прочищает горло. — Ты пиранья…

— Я тебя ненавижу. — Начинаю уходить, когда он притягивает меня обратно к своей груди и завладевает моим ртом. Его гладкие, словно шелк, губы скользят по моим, покусывая, облизывая и посасывая до такой степени, что мои колени начинают подкашиваться, и я вынуждена вцепиться руками в бицепсы Рима, чтобы устоять на ногах.

Когда он отстраняется, то нежно заправляет прядь волос мне за ухо, не сводя с меня глаз.

— Ты особенная для меня, Пейтон, и я бы ни на что не променял этот последний месяц. Не потому, что ты профессионал в своем деле, и не потому, что ты охрененно сексуальна в спальне, а потому, что ты вызываешь у меня искреннюю улыбку, и я могу сказать, что не так много людей способны на это.

Сердце, успокойся.

Этот человек лишил меня дара речи, потому что никто никогда не говорил мне таких слов раньше. Никто не видел меня такой, как он. Я с трудом сдерживаю слезы, потому что, несмотря на то, что слова романтичны и сентиментальны, похвала от этого человека все еще ошеломляет меня.

Прикусываю нижнюю губу, чтобы та не дрожала, и запускаю пальцы в его волосы, обхватывая его лицо ладонями.

— Ты был мужчиной моей мечты очень долго, Рим, и… на самом деле нет. Это неправильно. Ты даже лучше — великолепнее, чем в моих мечтах. И тот факт, что я могу стоять здесь, прикасаться к тебе, как захочу, и твои прекрасные глаза уделяют мне все свое внимание, это значит для меня все.

Он щиплет меня за подбородок и большим пальцем оттягивает нижнюю губу.

— Продолжай говорить такие вещи, и мы никогда не доживем до ужина.

— Что на ужин?

— Твой любимый пирог с курицей.

Я взвешиваю свои варианты.

— Секс или пирог с курицей. — Делаю паузу, хорошенько обдумывая это. — Боже, мне так жаль, Рим, но мне придется выбрать пирог с курицей.

Посмеиваясь, он берет меня за руку и ведет внутрь, к нашему столику.

— Не волнуйся, я знал, что твой ответ будет таким. Страсть, которую ты испытываешь к пирогу, очень сильна. Я знаю, чего стою.

— Если бы это была запеканка, мы бы сейчас были голыми.

Рим выдвигает для меня стул.

— А если бы это был киш?

— Ооо, — съеживаюсь я. — Сложный выбор. Позволь мне ответить на этот вопрос. Ты же знаешь, как я люблю вкусный киш.

Положив руки мне на плечи и наклонившись вперед, Рим быстро целует меня в подбородок и шепчет:

— Я слишком хорошо знаю, как сильно ты любишь киш… детка.

***

— Пейтон, какого черта ты так долго?

Я иду по коридору в квартире Рима, бетон холодный под моими ногами, когда я направляюсь к своему мужчине.

Это был долгий день, полный напряженной работы, подготовки к запуску новой женской линии, который состоится через несколько недель, и это сказалось на мне. Я измотана.

Причиной также может быть ненасытный мужчина, сидящий на жестком диване, без рубашки, в спортивных штанах — да, у Рима есть несколько пар, — который около десяти минут назад кончил в меня с таким злобным ревом, что я была уверена, что он потеряет сознание. Но нет, он сидит в гостиной, ждет меня, чтобы обняться и посмотреть фильм.

— У меня немного болит, — говорю я, ковыляя к нему.

Его лоб морщится, острые брови сходятся вместе.

— Болит? Почему?

Медленно я сажусь рядом с Римом, чувствуя небольшую боль в спине, когда устраиваюсь на твердой как камень поверхности, но я не говорю об этом ему.

Я ненавижу его диван. Он безумно неудобный. Все в его квартире вызывает дискомфорт, но ради справедливости в этих недавних отношениях, я предложила разделить ночи, которые мы проводим друг у друга. Моя квартира, хоть и не такая шикарная, но чертовски более удобная, с, возможно, проблемным сумасшедшим соседом, который любит много кричать. Риму не нравится ночевать у меня, но, по крайней мере, он может сидеть на моем диване, не сломав бедро. Я говорила ему, что через некоторое время привыкаешь к крикам, но он, похоже, не согласен со мной.

Повернувшись ко мне, Рим оценивает мое тело, его пронзительный взгляд непоколебим, когда он осматривает меня с ног до головы.

— Почему у тебя болит?

Я держусь за поясницу.

— Не знаю, может быть, это из-за акробатических трюков, которые ты заставляешь меня ежедневно делать.

В момент, когда он прижимает меня к своей груди, я вижу, как озабоченность на его лице сменяется ленивой улыбкой.

— Детка, боль от секса отличается от настоящей боли. Сексуальная боль — это то, чем можно гордиться.

— Э-э, говорит парень, который не хотел бы прямо сейчас натереть свое тело мазью Bengay (прим. пер.: Bengay — мазь, используется для лечения незначительных болей в мышцах/суставах).

Он утыкается носом в мою шею, его мягкие губы скользят по моей коже.

— Кто сказал, что у меня ничего не болит?

— Я. Это не ты принимаешь на себя основной удар бедрами. — Поворачиваю голову и смотрю ему в глаза. — Не хочу раздувать твое и без того раздутое эго, но у тебя мощные толчки, друг мой, и когда ты заставляешь меня извиваться, входя в меня вот так, да, девушке будет больно.