Софрония попыталась подняться со ступеньки.

— Ну, вставай, озорник! — прикрикнула она на Игоря, явно желая примирения. Она только сейчас, видимо, спохватилась, что весь этот урок она давала своему питомцу на глазах у всего зала, и теперь торопилась уйти. — Ну же, вставай, а то тяжелый больно, не сглазить бы тебя!.. Погоди-ка, вот попрошу директора, чтоб он отпустил тебя на несколько деньков к нам. Урожай, понятно, уже убрали, так посмотришь хотя бы, как землю под зябь пашут. Увидишь, как озимый новый хлеб жесткую землю пробивает.

Она незаметно, одними глазами, показала Игорю на бутылку с маслом, он взял ее, не стесняясь окружающих, и присоединил к припасам Софронии.

— Накрошишь луковку, истолчешь ее хорошенько, — говорила она ему потихоньку, уже вернувшись под защиту газетной витрины, — нальешь туда капельку масла и сдобришь мамалыгу или, если придет охота, намажешь ломтик хлеба. А то возьми из торбочки горсть муки, пережарь ее с маслом, и получится, как у вас тут говорится, соус превкусный. Постное масло, сыночек мой, дает вкус и запах любому блюду и полезно как лекарство, оно и сердце исцеляет, успокаивает, потому подсолнух — солнечный цветок…

Она незаметно отняла у него бутылку, пропустила его вперед и, покорно семеня следом, отряхнула легонько, словно ласкаючи, пыль с его спины.

Они перешагнули порог двери, у которой все еще стоял Каймакан, и ушли.

Некулуца долго смотрел им вслед, что-то прикидывая, и, наконец, тоже тронулся с места. Большими шагами пересек сцену, отвернувшись от колокольчика, и спустился с лестницы.

В зале, собравшись вокруг Котели, ребята оживленно толковали о чем-то.

Еще в то воскресенье, когда ожидали возвращения Софики из Котлоны, Пержу собрался любой ценой покончить с проблемой нового водопровода. Правда, на одном из партийных собраний София решительно выступила против того, чтобы он затевал что-либо, пока Мария сама не согласится поменять свое жилье на то, которое ей предлагали. Но у Марии были свои причуды, и она каждый день придумывала что-нибудь новое, тормозя работу на стройке и угрожая авторитету Каймакана. Инженер никогда не простил бы этого Пержу. Особенно сейчас. В последнее время Каймакан стал очень раздражителен и хмур. Вот хотя бы вчера — ну и задал он баню Топорашу за „маловерие“, за „рутину в воспитательном процессе“, даже объявил ему строгий выговор. Приказ вывешен. Увольнение мастера — вопрос дней.

Кроме того, Каймакан взял подряды, сам назначил рекордный срок сдачи общежития в эксплуатацию и настаивал на том, чтобы траншеи для водопровода начали копать не откладывая.

— Цель оправдывает средства! — сказал Каймакан мастеру Пержу. — Ликвидируй эту землянку. Женщину легче будет убедить, поставив ее перед фактом, когда ей некуда будет деваться.

Пержу слушал его, прямой, подтянутый, словно по стойке „смирно“, — только руки не вытянуты по швам. Поза, которую так хорошо знал и всегда с удовольствием отмечал Каймакан. Но сегодня в поведении мастера было нечто такое…

— Приказ выполняется, приказ обсуждению не подлежит! — нервно посмеиваясь, прищурился Каймакан, предупреждая возможные возражения. — Черт возьми! Что с тобой, Пержу? Ведь ты, кажется, прошел военную службу, и не кое-как, а в двух армиях. Не знаешь, как взяться за такой пустяк? Так вот, бери двух-трех секундантов и выполняй!

Пержу чувствовал, что сейчас все в нем противится этому полунасмешливому тону Каймакана, который обычно нравился ему. Да, на этот раз что-то было не так. Может быть, все дело в хибарке Марии? Эх, да ведь он с каких пор уже мечтает разметать ее в щепы! Что же тогда точит его? Пожалуй, вот что: не понравились ему кое-какие слова инженера. Ну и что же, если не понравились? Разве делаешь только то, что нравится? Водопровод нужен? Нужен. Приказ командира получен? Получен. Ну и выполняй!

Пержу взял с собой Хайкина, Игоря Браздяну, еще кое-кого из самых бойких, и они направились к домику Марии.

— Надо бы трос прихватить, — спохватился Игорь по дороге, недовольно перекладывая кирку с одного плеча на другое. — Зацепили бы хибарку за балку — и аминь!

— Товарищ Пержу, — почтительно обратился Хайкин к мастеру, — не осталось ли у вас немножко тротила? Помните, вы рассказывали, как вам приходилось подрывать вражеские укрепления. Потому что этим заступам и киркам грош цена!

— Бросимся штурмом каждый на одну стену — и все. Пусть Цурцуряну тогда успевает вывозить щебень повозкой, — опять воодушевился Игорь.

— Берегись, кошка, мыши идут! — охладил ребят Пержу. — Первым делом мы все инструменты отдадим кому-нибудь одному и оставим его в арьергарде. Развернем белый флаг, поскольку мы сильнее, и… начнем переговоры. Скажем по-хорошему: что вот, мол, мы, ученики ремесленной школы, строим себе… то да сё и так далее… Нужна, мол, вода, канализация. Не откажите отряду завтрашнего рабочего класса, который гарантирует вам взамен квартиру…

— А если ваша мадам не захочет, как и в прошлый раз? — с задором спросил Игорь Браздяну, а другие начали потихоньку подталкивать друг друга локтями: „Вот нахал, назвал ее мадам…“

Пержу заметил ехидные взгляды.

— Если она опять откажется, — сказал он, изменившись в лице, — она мне больше не „мадам“. Договорились?

Он опять погрустнел, и при нем было неловко шутить.

— Крышка хибарке! — за всех крикнул Хайкин. — Возьмем крепость приступом — и баста!

…Мария не обратила особого внимания на неожиданных гостей, — хмурая и неряшливая, в платье, заляпанном мелом, она, не оборачиваясь, заделывала и замазывала трещины в стене.

Видя ее в таком настроении, ребята оробели и один за другим отступили в сени. Около нее остался один Пержу.

Он сказал тихо, показывая рукой на сени: мол, люди ждут ее ответа. Но Мария глядела в другую сторону, она не видела своего бывшего мужа и не слушала, что он говорит.

— Я знаю, что я тебе не нравлюсь. Ну, так ищи себе другую хозяйку.

— Не понимаю, чего ты заупрямилась, — ведь квартиру нам не хуже дают…

— А мне лучшей и не надо.

— Ты меня осрамила, я ученикам в глаза смотреть не смею. Пойми, женщина, возьми в толк: по плану здесь должна пройти траншея для водопровода. Зачем тебе нужен этот темный подвал, чистая могила?

— А мне и в могиле хорошо…

У нее задрожал подбородок. Она беспомощно взглянула на свои руки, испачканные по локоть, и слезы неудержимо полились по ее лицу. Она не могла их вытереть, он — не посмел.

Он робко попытался ее уговорить:

— Мария…

— Только через мой труп, — ответила женщина.

И тут неожиданно послышалась короткая команда Игоря. Вслед за тем ломы и заступы глухо ударили в глиняные стены, пошла валиться штукатурка, полетели щепки, зазвенели осколки стекла, над дверью с потолка упал ком глины.

Очнувшись от оцепенения, охватившего ее в первые секунды, Мария метнулась мимо Пержу наружу, вверх по ступенькам.

— Спасите, люди добрые! — вопила она, словно ее резали. — Караул, разбой!.. Спасите!

Из развалин, словно из-под земли, поднялось несколько фигур — мужчины, женщины, ребятишки. Некоторые карабкались на обгорелые стены, другие, словно акробаты, глядели, свесившись с обломков крыш.

— Что ты делаешь, Мария! — Пержу в отчаянии схватил ее за плечи, стал успокаивать. — Опомнись, Мариука!

Он подбежал к ребятам, вырвал и разбросал кирки и ломики, потом вернулся к жене.

Мария не вопила больше, но всю ее сотрясали судорожные, глухие рыдания. Они преследовали мастера и его учеников всю дорогу.

В этот же день Мария и поспешила в больницу, чтобы пожаловаться Софии — она ведь партийный секретарь в школе.

Пержу демобилизовался осенью сорок пятого и возвращался в свою родную Молдавию целый-невредимый, с легким сердцем.

Город был пуст, разбит. Только на базаре копошился кое-какой народ. Там люди встречались по делу, что-то покупали или продавали, делали первые попытки вернуть жизни ее простейшие черты.