Авторизованный перевод с молдавского

С(Молд)2

Ш70

Художник Г. ШЛЯХУ

(повесть)[1]

Короток зимний день. Но будь он и долог, как угодно долог, все равно его события не завершаются с наступлением ночи. Нередко их нити уходят в завтра, тянутся месяцы и даже годы. Нередко клубок запутывается, и, чтобы распутать его, надо вернуться во вчерашний и позавчерашний день…

Первый снег…

Медленно падают белые хлопья на изломы черных руин, мягко ложится снег, сглаживает углы и выступы, будто хочет скрыть следы разрушений.

Третий раз после войны снег идет над Кишиневом…

Кто бы ни вышел в это утро из училища и как бы ни был озабочен, непременно замедляет шаги. Первый снежок тает на лице, тихо ложится на плечи. Глаза светлеют, и сама собой появляется улыбка.

А Сидор Мазуре даже останавливается, удивленный.

Первый снег. Мелкий, едва касается земли. Наступишь — тает мгновенно. Ветерок выметает его, тротуары словно дымятся. Но снег становится все гуще и гуще…

«Проверить у них обувь, ноги не промочили бы», — думает Сидор Мазуре об учениках, которые возятся у горы щебня. До них рукой подать, но косой снегопад словно отдаляет их. За густой белой сеткой темные фигурки в форменных шинелях кажутся нереальными, как бы сказочными.

Вот кто-то забрался высоко, на самую гору щебня. Кто это? Ну, конечно, Игорь Браздяну. Поет, скачет, дрыгает ногами, — плевать ему, что внизу глубокая воронка от бомбы. Сорванец! Вот среди обломков он нашел пустую раму и глядится в нее как в зеркало, подкручивая воображаемые усы. Вытащил из-под балок, обгоревших по краям, разодранную подушку и, встряхнув, подбрасывает ее.

Сидор удивленно следит, как разлетающийся пух теряется в прерывистой сетке снежинок. Белое в белом, того и гляди появится откуда-нибудь Снегурочка…

— Его Ве-ли-чество Ко-роль… дал вчера а-уди-ен-цию… — слышит Мазуре словно издалека. Он смотрит на Игоря Браздяну, у которого в руках теперь уже кривое колено водосточной трубы и обернутый газетой сверток, извлеченный, по-видимому, из трубы.

— «Его Величество Король дал вчера аудиенцию…», — уже увереннее читает Игорь в газете. Он повышает голос, чтобы его слышали ребята внизу. Потом бросает трубу в воронку и нетерпеливо развертывает газету. В ней оказывается пачка каких-то листков. — «Рабочие и работницы! — без особого труда разбирает он слова на одном из них. — Товарищи! Империалистические тенденции королевского правительства…»

И это ему надоедает. Он подносит листок к губам, дует на него и пускает по ветру. За ним другой, третий…

Мазуре зачарованно следил за их полетом, — казалось, что они теряются в первом снегопаде, как пух.

— Аудиенция… тенденция! — выкрикивал Игорь, любуясь полетом листков. — Аудиенция… тенденция!

— Погоди, Игораш, не кидай их! — Мазуре вдруг бросился к руинам. — Погоди!..

Завхоз побежал, не глядя, прямо по камням и рытвинам, поскользнулся на краю воронки, обогнул ее и, не отдышавшись, поднял первый листок, осторожно стряхнул с него снег. Скользнул глазами по тексту, быстро наклонился за вторым, а третий поймал уже на лету. И потом уже без передышки, будто тоже увлекся игрой, бросался то в одну, то в другую сторону, ловил пожелтевшие от времени листки…

Ребята стояли растерянные, ничего не понимая, даже Игорь Браздяну на своей верхотуре замер, смутившись, и выронил всю начку. Прозвенел звонок, но ребята не шелохнулись. Мазуре собрал все листки до единого, забился под навес конюшни и уже приготовился читать, благоговейно склонившись над ними, но услышал крик дежурного:

— Завхоза к товарищу Каймакану!

Браздяну увидел, как Сидор вздрогнул и огляделся опасливо, но тут же пришел в себя, бережно спрятал листки в карман и, поправляя их на ходу, заспешил с виноватым выражением лица, которое у него было всегда, когда его вызывал заместитель директора.

«Не даст ему сегодня Каймакан почитать бумажки, — подумал Игорь. — И отчего он не переваривает Сидора? И что значат те бумажки?»

— Аудиенция… тенденция… — повторял он недоуменно, потом махнул рукой и стал спускаться, раздраженно отшвыривая ногами щебень.

Из-за угла выходит Филипп Топораш, «изобретатель», как называют его ученики. Наверно, снова ночевал в мастерских — уж больно вид у него помятый.

Топораш останавливается, пораженный белизной первого снега. Щурится, ежится. Снежинки падают и не тают на его спутанной седой бородке.

Он долго так стоит посреди двора. Может, вспоминает бог знает какой давний снегопад, с метелями и сугробами. Может, видит себя мальчишкой, в обувке, которая вся держится на веревочках и завязках, — они рвутся как раз когда тебе до смерти хочется побегать. Кто знает?.. Глаза его, всегда прикрытые веками, не позволяют ничего угадать.

Услышав крик дежурного, Топораш поворачивает обратно. Наверно, не хочет попадаться на глаза Каймакану.

Перед школой собралось до трех десятков учеников, кто повыше, кто пониже ростом, и лишь шинели и темные фуражки у всех одинаковые. Они построились в колонну, но, видя, что начальство не показывается, понемногу расшалились, стали перекидываться снежками, а Фока, известный забияка и озорник, уже успел кое-кому натереть снегом нос.

Ребята разрумянились, руки стали свекольно-красными, — того и гляди разыграется великое побоище! Настроение было бодрое: наступили первые зимние дни, а главное — сегодня впервые ребята отправлялись разбирать развалины. Конец руинам, — на их месте, с той стороны квартала, будет заложен фундамент новой школы и интерната.

Но где этот мастер Пержу? Сколько его ждать?

— Братцы, а ведь скоро день рождения барышни Василиу, — тоном заговорщика сказал Игорь Браздяну, — наши, из механического, хотят подарить ей пресс-папье и еще что-нибудь металлическое, безделушку какую-нибудь. Эх, говорю им я, ну зачем нашей Софии жестянки? А они: сделаны, мол, своими руками, в школьных мастерских. Прекрасно, говорю, сколько стоит пресс-папье? За какие-то гроши его можно найти в любом магазине. Если уж дело идет о внимании, достанем ей что-нибудь веселенькое или… килограмм-два сахару, как принято теперь… пригодится.

— София Николаевна не барышня. Она товарищ! — сердито прервал его Кирика Рошкулец. Он похож на девочку, — маленький, худенький и светловолосый. За выпуклыми стеклами очков в черной оправе его голубые глаза кажутся очень большими.

Игорь Браздяну удивленно оглянулся, набросился на Кирику, схватил за плечи и стал трясти, громко смеясь:

— Уважаемая публика! Извольте поглядеть на нашего очкарика! Еще одно доказательство, что вернулась весна: у Кирики выступили все веснушки — и на носу, и на лбу… Дайте-ка мне снежок, я сейчас сотру их… Ха-ха-ха!

Игорь не успел схватить снежок, как увидел в дверях самого директора. Его сопровождал Сидор Мазуре.

Ученики мигом построились.

— Доброе утро, товарищи учащиеся!

Ребята ответили хором. Они рады были видеть директора, недавно вернувшегося из санатория. Да, он, видно, отдохнул, посвежел, опали мешки под глазами. Рубашка, как всегда, с расстегнутым воротом, без галстука. И очень молодит его мягкая серая кепка.

Сидор, склонив голову набок, чтоб лучше слышать, стоял чуть позади, радуясь встрече учеников с директором. На лице у него, как всегда, была добрая улыбка. Он изредка трогал оттопыренный внутренний карман, где лежали листовки.

— Ну как поживаете, дети? — спросил директор.

— Хорошо, Леонид Алексеевич! — гаркнули ребята, чтоб доставить удовольствие директору.

— Куда собрались?

— Разбирать развалины, — отрапортовал Некулуца, правофланговый. — Чтоб строить!