А что, если бы он увидел ее, предположим, в очках, в толстых выпуклых очках? Или если бы она вышла из больницы с каверной в легких? Она оказалась бы одной из „неполноценных“: Рошкулец, Сергей Колосков…

Колосков…

Да, не раз она ловила на себе безмолвный взгляд Сергея, но не придавала этому никакого значения. Может быть, потому, что ей было не до того. Теперь она торопливо подыскивала оправдание своей нечуткости: его покорность и робость, которые мешали им узнать друг друга поближе. Но дело, конечно, было все-таки в том, что она тогда была слишком счастлива. Она просто не заметила этой любви, не обратила на нее никакого внимания.

Теперь лишь она задумалась о Сергее. Когда заболела. Когда ее счастье…

Она сунула записку на прежнее место, защелкнула замочек сумочки, слабой рукой положила ее на стул, стоявший в изголовье.

Нет, нет! Как бы несчастлива она ни была, как бы ее ни растрогало то, что рассказал Хайкин… Теперь это немыслимо…

Между тем в палату начали входить посетители, и неожиданно перед ней очутился… Сергей Колосков.

Он был, как всегда, гладко выбрит, коротко острижен, легко одет. Все на нем было чистое, ладное. Из-под ворота гимнастерки выглядывала белоснежная полоска подворотничка.

Он стал искать Софию глазами еще с порога. Подошел бочком, как всегда стараясь спрятать от нее свой пустой рукав, аккуратно засунутый за пояс и прикрытый огромным букетом георгинов.

Он поздоровался с ней несколько церемонно, нерешительно оглядываясь, не зная, куда девать букет.

София быстро убрала со стула сумочку и пригласила его сесть, а для цветов указала место на тумбочке. Однако он продолжал стоять.

Они обменялись несколькими обычными вежливыми фразами, каждый из них остерегался любопытных взглядов и следил за своим голосом, за выражением лица.

— Мальчики без ума от ваших рассказов, — пыталась Софика завязать более непринужденный разговор. — Вы им рассказывали про Алешу…

— Да, правда, — вздрогнул Сергей, застигнутый врасплох. — Случилось как-то, в свободную минуту я начал рассказывать им про фронтовые приключения. А потом они уже мне не давали покоя. — Он через силу улыбнулся. — Хм… приходилось каждый раз припоминать что-нибудь новое. Я тянул эту повесть, сколько мог.

Он вдруг густо покраснел и сразу же затем стал необычно бледен.

— Как воспитательница, я очень вам признательна, — серьезно проговорила София. — Насколько я понимаю, герой ваших рассказов полюбился мальчикам своей воинской доблестью.

— А, ладно… — Он слегка усмехнулся, явно желая кончить разговор на эту тему. — Я рассказывал им всякую всячину — что в голову взбредет. Боевые эпизоды, как говорится. Ведь они, в конце концов, только дети. — Наконец он сел на краешек стула. — Подумаешь, подвиг! Ногу отморозил…

— Как вы можете так говорить, Сергей Сергеевич! Он ведь не на прогулке потерял ногу. Поверьте мне, Алеша человек героический. Я не представляю себе, чтобы сейчас, в мирное время, он мог согнуться, сдаться. Даже если бы он жил на пенсию, я все равно не считала бы его инвалидом…

— Ну что вы! — улыбнулся Колосков. — Мой Алеша не такой человек, чтобы голову вешать. Пенсии он не получает, работает. Не нужна ему пенсия, — подчеркнул Колосков. — И потом — сказка это, сказка, которую рассказывают ребятам на переменках, а мы с вами взрослые люди, София Николаевна.

Хотя он и улыбнулся, София почувствовала, как он мучительно ищет способа переменить тему. В конце концов он поднялся и, уже не пряча пустого рукава, протянул ей георгины. В это время дверь приоткрылась, и в палату просунулась чья-то голова. София узнала Маргарету, но не успела ее окликнуть — та исчезла. Дверь закрылась.

София сунула Сергею цветы:

— Подержите минутку, только не уходите, прошу вас.

София соскользнула с койки, быстрым движением запахнула полы халата и на ходу бросила шутливо:

— Садитесь! И пока я не вернусь — ни с места! Договорились, товарищ бывший фронтовик?

— Договорились, — улыбнулся он.

Марго она отыскала в самом конце коридора — та стояла, прислонившись к стене. Они обнялись.

— Ох, Софикуца, совсем случайно я узнала… Что-нибудь серьезное? — Марго вгляделась в нее, поплотнее запахнула на ней халат. — Не простудишься в коридоре?

— Начиналось воспаление легких. Хорошо, что захватили вовремя. Сейчас все в порядке. — София положила ей руку на плечо, словно приглашая на танец. — На днях выйду из больницы, устроим пир горой! Но что же мы тут стоим? Зайдем в палату!

— Нет, не надо, не надо, не хочу! Мне кажется, там у тебя кто-то есть. Я лучше зайду в другой раз. Рада, что застала тебя в хорошем настроении. — Она взглянула на подругу лукаво. — Кто этот молодой человек?

— Это из нашей школы. Преподаватель физкультуры. Пойдем, я вас познакомлю.

— Нет, нет! Я ухожу.

— Ну погоди же, не спеши! Я так давно тебя не видела. С моего дня рождения, да ты и тогда не захотела зайти. Пойдем, я тебя познакомлю. Очень славный человек. Бывший фронтовик и к тому же холостяк, — засмеялась она. — Он тебе понравится.

Марго махнула рукой и устало улыбнулась.

— За мной тоже ухаживает один военный. Приходит каждый день, не стричься — так бриться. Садится после всех, чтоб проводить меня домой.

— Он женат?

— Где там! Все некогда было жениться. Сперва был ударником. Знаешь, что это такое — ударник? Потом пошел воевать на каком-то там — не помню — озере. Где-то возле Японии. Потом воевал совсем в другой стороне, там уже не одно — целая тысяча озер. А сейчас он только недавно вернулся из Германии. У него орденов — от плеча до плеча. На улице он только и знает, что прикладывает руку к козырьку, справа, слева — все ему честь отдают. А за мной ходит как мальчик.

— Марго, но, может, он тебя по-настоящему любит? — мечтательно прошептала София.

— Может быть, он меня и любит, — согласилась она, — но что ж с того? Я ему все рассказала, я ничего не скрыла. „Ищи, говорю, другую, себе под стать“. А он и слушать не хочет. Ты, мол, жертва, — она усмехнулась, — жертва капитализма…

— Не смейся, Марго. Он ведь прав. Почему ты ему не веришь?

— Да я верю. Только боюсь, как бы он тоже не стал жертвой.

— Почему же, если и ты его любишь?

— А! Сколько можно…

— Ну, хватит! — покраснела София. — Ведь этого больше никогда не будет.

— Не знаю, как другие, а я любила только один раз в жизни.

Она, потупившись, замолчала. Софика с тревогой взглянула на нее и вздрогнула: ей показалось, перед ней снова та девочка из сиротского приюта, которая в чем была выскочила зимой на улицу полюбоваться красавцем всадником.

— Ты все еще думаешь о нем? — спросила она, ужаснувшись.

Марго взглянула ей прямо в глаза и ничего не ответила.

— Знаешь, я недавно ездила с ним в район, — спохватилась София, — он говорил мне про тебя, про Петра Рошкульца. Видно было, его что-то мучает. Он живет все время прошлым, прошлым…

Марго сделала резкий жест, словно обрубив разговор:

— Иди в палату, а то простудишься тут. А я пойду. Если ты не придешь, я сама тебя разыщу как-нибудь. Да, возьми-ка вот этот пузырек, это масло для волос, замечательное, придает им блеск. Мажь перед сном.

Она быстро обняла Софию и ушла.

Сергей послушно сидел на стуле в той же позе, в какой София его оставила. Увидев ее, он встал с букетом в руке.

— Пожалуйста, София Николаевна, я же их для вас принес, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Выздоравливайте, возвращайтесь в школу такой же бодрой, какой мы вас знаем.

Сергей мягко всматривался в нее, но избегал ее прямого взгляда.

— Марчела… — снова заговорил он, и сейчас голос его потеплел. — Хорошо, что она привиделась ему тогда, на войне. — Он помолчал минуту и потом добавил с силой: — Но кто знает, может быть, они еще найдут друг друга! Алеша и настоящая, живая Марчела.

Он положил георгины на тумбочку. Протянул на прощание руку и стоял так, потому что София, казалось, не видела этого жеста. Она нырнула под одеяло, укрылась им до самого подбородка. Она слышала его слова, видела лицо, и что-то все больше проникало в ее душу. Она становилась рассеяннее, печальнее, мягче, а на сердце было горько и в то же время легко, — такими горькими и облегчающими бывают иногда слезы.