Он метнул на гостью тревожный взгляд:
— Не подумай чего-нибудь, за все чистыми денежками заплатим, наличными, дорогая барышня! — поспешно воскликнул Вылку, и кадык его дернулся, словно он проглотил подступивший к горлу сухой комок.
Он помолчал.
— Товарищ Миронюк, значит, сдержал свое слово, — произнес наконец председатель словно про себя, — видно, замолвил за нас доброе словечко, где нужно, насчет того, чтоб колхоз у нас сделать. Чтоб и наша Котлона-матушка от людей не отставала. — И потом напористо обратился к гостье: — Итак, значит, вы решили взять шефство над нашим колхозом? Что ж, это дело хорошее. Покорно благодарим. Вот это дело!
Матей пересел на другой стул и заговорил уже другим тоном, явно стараясь расположить ее к себе:
— Думаю, что для начала мы созовем митинг. Смычка, как говорится, города с деревней и все такое, как полагается. А то как же, как же иначе…
Снова наступило молчание.
— Может, хочешь пить, гражданочка дорогая? — встрепенулся председатель и взялся за арбуз, лежавший на столе. — В городе-то пьют газированную воду с разными там сиропами. Знаю, знаю, когда-то сам пробовал. Как зашипит из сифона и в нос бьет… Отрезать ломтик арбуза?
— Не надо, не надо! — нетерпеливо прервала его София. — Так вот, для начала мы поможем вам наладить кузницу, а потом посмотрим.
— Жестяную мастерскую, покорнейше прошу. Ионика говорил, что есть у вас умелец по этой части, Негусом его прозвали…
— Я думаю, когда вы побываете в школе, мы обо всем и договоримся. А пока я вас прошу — проводите меня, покажите, где тут живет семейство Тоадера Котели.
Матей Вылку хотел что-то добавить, но осекся. Было странно видеть, как этот человек, который только что изловчился выторговать у нее все, что требовалось его селу, внезапно смутился.
Он заговорил суетливо.
— Гм… Где же дежурный? Я сейчас скажу, он тебя проводит… Дед Павел тебя мигом проводит, куда хочешь… и возчика твоего устроит ночевать… Я бы и сам… Да вот беда — надо торопиться на…
Софию возмутило притворство, которым, ей казалось, этот хитрец был начинен. Она решила сказать ему это в лицо:
— Уголь, кузница, железо… с доставкой — это вы себе обеспечите как-нибудь, товарищ председатель. А может быть, вместо шефства школы вам больше подойдет какой-нибудь пройдоха маклер с хорошо подвешенным языком? Что скажете?
Матей выпрямился, постоял несколько секунд в нерешительности, но вдруг упер руки в бока, чуть нагнулся и заговорил насмешливо:
— Давай-давай, гражданочка дорогая! Хорошо поешь! Что ни говори, а городские все-таки пьют чай с сахаром, они всегда были башковитей нас, — заключил он безоговорочно, и София поняла, что он попросту смеется над ней, принимая ее за балованную горожанку.
— А мне кажется, — продолжала она, горячась, — что помимо угля, материалов и инструментов вам не лишне было бы заинтересоваться в селе Котлона таким постыдным явлением, как то, что муж избивает жену. Тем более что эта женщина — мать одного из учеников нашей школы, школы, где добрая половина мальчиков сироты. Вы не согласны?
— Согласен, голубушка, — ответил Матей задумчиво, разглядывая свои сапоги. И вдруг подошел и положил ей на плечо свою тяжелую, костистую руку. — Ты говоришь про Надику, мать Иона Котели. Вечно ее муж колотит. Только, может, она сама тебе лучше расскажет про все, что тебя интересует?
— Что меня интересует! — передразнила его София. — С дежурным отсылаете меня! А вы, вас самого не трогает эта возмутительная история?! — воскликнула она, удивленная отчасти и его странным поведением: его рука все еще преспокойно лежала на ее плече.
— Да, надо бы и нам собрать всех до единого ребятишек, кто остался без крова. Таких в селе хватает, — размышлял он вслух. — Сироты войны… да и после… Эта засуха проклятая… беспризорные дети… Всем им нужна была бы добрая мать. Да хорошо бы с городским образованием, чтоб могла их в люди вывести. А где ее взять? На сухую мамалыгу и крапивный борщ небось никто не пойдет к нам…
— Словом, мне-то все равно, кто будет провожать меня, — София прервала рассуждения, стряхнув его руку со своего плеча, — но, как председатель сельсовета, вы обязаны…
— Не могу я пойти, гражданочка дорогая! — повторил Матей, умоляюще прижав руку к груди. — Если я и пойду с тобой, никакого толку не будет. Напротив…
Он кликнул деда Павла и снова слегка пригнулся, упираясь руками в бока, все с той же улыбкой, которая так раздражала Софику.
— Ничего не поделаешь, дорогая, уж такая наша деревенская жизнь! — сказал он и ушел, условившись через неделю побывать в училище.
Надику она застала в том самом сарайчике, где, по рассказам Иона Котели, должны были стоять бычки, о которых так мечтал его отец. Только что вернувшись с поля, она на скорую руку готовила ужин. Это была маленькая подвижная женщина в деревенской вышитой юбке и холщовой кофточке, стянутой у ворота синим шнурочком, с молодым еще лицом, но тусклым, подавленным взглядом. Казалось, она не ждет ничего хорошего от судьбы. И на свою гостью она смотрела кротко и покорно.
— Добрый вечер! — София подошла к ней и взяла ее за коричневую от загара руку. — Я вас даже не спрашиваю, вы ли мать Иона Котели, — сразу видно. Я работаю в ремесленной школе. Меня зовут София Василиу.
Хозяйка дома взглянула на нее почти испуганно.
— Господи, боже ты мой! Ты приехала сюда, в нашу Котлону?! — Женщина, казалось, никак не могла поверить этому. Она растерянно вытирала передником мокрые руки. — И я тебя принимаю в этом сарае! Милости просим в дом, барышня!
— Нет, если уж вы для кого-нибудь готовите ужин, то знайте, что это и для меня, потому что я голодна, прямо как волк. — Девушка присела на какой-то чурбак. — Ваш председатель готов всю нашу школу сюда перетащить, а вот накормить приезжего человека он и не подумал. Даже как пройти к вам, не хотел мне показать.
Надика торопливо кинулась что-то искать.
— Грехи наши, грехи тяжкие… — бормотала она, а глаза ее блуждали по стенам.
Наконец она наткнулась взглядом на кучу хворосту, лежащую возле плиты, вытащила из нее несколько прутьев, чтоб подкинуть в огонь, и снова начала шарить по углам. Казалось, она и сама хорошенько не знает, чего ищет. К счастью, на глубокой сковородке зашипело постное масло.
— Грехи наши, грехи тяжкие… — снова вздохнула женщина и стала торопливо помешивать лук для подливки. Она мешала его долго и старательно, словно боясь, что после этого ей нечего будет делать.
— Что ж вы меня не спросите про Ионику? Ведь он так тоскует по вашей Котлоне… Почему он не хочет ехать домой? — спросила София внезапно.
Но этот вопрос не застал Надику врасплох:
— Он-то хочет, бедняжка. Это я просила его, чтоб не приезжал.
— Но почему? Ведь у него есть отец и мать, которые его любят.
Ложка в руке женщины замерла.
Несколько прутьев горели жарко, со свистом, выбрасывая высокие языки пламени, трещали в сучках, корчились и распадались, превращаясь в пепел на каменном поду печки. Лук на сковородке чуть шипел, и деревянная ложка шевелилась еле-еле, почти незаметно.
Софика почувствовала дразнящий запах жареного. В сумеречном свете, струящемся в широкую дверь и в маленькое окошечко, этот домашний запах казался еще гуще и вкуснее…
— Эх, если б был у Ионики отец… Господи… — Женщина поставила сковороду на огонь. — Тоадер ведь не родной ему. Он меня взял с ребенком, невенчанную… Покрыл мой грех.
Гостья слушала Надику, глядя в ее глаза, освещенные ярко горящим хворостом. Сейчас очень явственно проступало удивительное сходство матери с сыном. Девушка словно видела перед собой мягкий носик Ионики, голубые мечтательные глаза… Женщина у очага была как бы слепок с него, но слепок, смятый чьей-то неуклюжей тяжелой рукой.
— Верно, что муж вас бьет? — спросила София.
Надика набросала щепок под сковородку, накрыла ее крышкой и, подойдя к гостье, взяла ее за руку.
— Пойдем в хату, барышня, муж скоро придет, а он не любит заставать чужих в этом сарайчике.
