Среди оголенных деревьев иногда встречались однодругое с поредевшей листвой, сквозь которую просвечивали обнажившиеся ветки. А если и оставались на дереве два-три ореха с треснувшей зеленой рубашкой, бог знает как ускользнувшие от ударов жерди, — что толку! Все равно какой-нибудь чертенок мальчишка собьет камнем, а то ворона заметит на лету и склюет, либо сорвет порыв ветра…
…София до сих пор не могла придумать, что ей делать с Ионом Котелей. Он не хотел ехать в родную деревню, хоть ты его режь! А ведь как он тосковал по ней!
И теперь — мало того, что отец избивает его мать — Каймакан может принять меры и против самого Иона, как он грозился на собрании, потому что старый Котеля, дескать, не хочет вступать в колхоз и с сельсоветом на ножах.
Матея Вылку она застала в сельсовете. Ее удивило, что, кроме нескольких диаграмм, приколотых кнопками к стенам, в кабинете председателя не видно было никаких бумаг. И на столе у него на чернильницы, ни ручки, лежал только пузатый — вот-вот треснет — арбуз.
„Видно, здесь люди верят друг другу на слово, — усмехнулась про себя София, — меряют на глазок, дела наизусть помнят“.
На председателе Вылку, здоровенном дядьке со скуластым лицом, поросшим многодневной седоватой щетиной, кое-где украшенной голубиным пухом, был пиджак из домотканого грубого холста и такие же потертые штаны, заправленные в сапоги, — огромные, истинно мужские сапоги, на толстой подошве и мощных каблуках, без единой морщинки на голенищах, с зубчатым рантом вокруг головок, со скрипом на каждом шагу. Если бы не эти сапоги, трудно было бы даже представить себе, что он — глава сельсовета пусть даже самого бедного села в Молдавии.
Он вышагивал вокруг стола, но, увидев посетительницу, резко остановился.
— Эге-ге, как ты вовремя угадала, дорогая ты моя… дорогой товарищ! — тотчас выбрал он подходящее обращение. — Я всегда говорил, что только у ваших, городских, здорово шарики работают и в делах они ловкачи, оборотистый народ…
Он поклонился, деликатно пожал ей руку, а другой рукой придвинул плетеное кресло.
— Я вижу, и вы хоть и деревенские, а знаете, что такое учтивость, — сказала она, как будто польщенная, — только оборотливость не горожан от деревенских отличает, а просто одного человека от другого.
— Ой, не говори так, гражданочка, не говори! — Председатель уселся поудобнее, оперся костлявыми локтями о стол. — Возьмем нашу бывшую барыню, что арендовала у нашей примарии[10] в деревне пруд. Когда ты вошла, я как раз про нее вспоминал. Ведь она в пруду и рыбу ловила, и камыш косила, и лед вывозила, и каких-то калек в селе наняла, чтоб уток на пруду пасли, — уток было без счету! Даже тину — и ту таскали корзинами. Одни только лягушки зря пропадали, и тому я дивлюсь…
— Ну что ж поделаешь, — гостья сдержала невольное раздражение, — вы сами ведь сказали — городские штучки.
— Пардон, извиняюсь, я никого не хотел обидеть, — вскочил председатель со своего места, чуть не достав шляпой потолок, и тут же пригнулся. — Понимаешь, гражданочка, какое дело, — сказал Вылку, начав снова ходить по комнате, — то ли наши пострелята наслушались каких-то разговоров, то ли еще какая причина — только в один прекрасный день начали они ловить в пруду пиявок. Голыми руками их таскали. Каждый, бывало, выроет себе на берегу ямку, нальет воды и складывает туда свой товар — они, мол, годятся для лечения, и барыня их непременно купит…
Он остановился, длинный как жердь, опустив голову, и уставился с восхищением на ноги девушки, на ее туфельки. Подошел неслышно, словно крадучись, нагнулся, изучая их на расстоянии, потом подошел еще ближе, постучал пальцем по подошве, потрогал задники и наконец выпрямился.
— Бизонья кожа! — отходя, объявил он задумчиво. — Да, вот так и живем в деревне, — продолжал он не то с иронией, не то с завистью, потирая висок. — Я тебе сказал — у городских все винтики разом вертятся. Всю зиму барыня заставляла меня лед возить, а летом посылала людей торговать газированной водой со льдом. Да еще продавала лед в больницу — компрессы больным класть. Посчитай, сколько она на льду денежек выгадывала?
София потеряла терпение:
— А кто вам не дает то же самое делать?
Вылку забрал в горсть всю щетину на подбородке и потер ее, производя такой звук, словно что-то жарилось на сковороде.
— Спрашиваешь, кто не дает? — печально покачал он головой. — Командует всякий, кто ни приедет. Как бы сказать… Как будто лучше знает, что нам положено… Только и слышишь: сев, сев, сев… Чтоб, значит, перевыполнить поскорее план, и тогда изобилие само в дверь постучится. Конечно, я председатель, и потому в сапогах, только председатель-то я в лапотном селе.
Он пододвинул стул поближе и положил ногу на ногу.
— Почин-то я сделал, как видишь, — сказал он, погладив голенище и метнув глазом на туфельки Софии. — Но хотелось бы мне, чтобы все были обуты, чтоб не осталось ни одного лаптя в селе. Мне нужна сапожная мастерская с мастерами по мужской и дамской обуви, — тогда мужчины ходили бы в блестящих сапогах вроде моих, а бабы — в туфельках, пошитых по ноге, фасонистых, как у тебя. Бот тогда и я скажу, что мы к коммунизму идем… Когда бросим в огонь последний лапоть и я увижу, как он дотла сгорит. И про каждого колхозника надо нам знать — и во что он обут, и какой номер ему впору… Только пока солнце взойдет, роса очи выест…
— Но если для барыни ребятишки голыми руками пиявок ловили, может, и для колхоза, который вы организовали, можно кое-что сделать! — возразила София возмущенно, не в силах скрыть впечатление, которое произвел на нее Вылку. — Тогда каждый сможет обуться как следует…
— Легко сказать! — воскликнул Вылку. — Вот вы слышали, верно, что наши места черносливом славились. Хороший фрукт, да только очень уж нежный: и зной его сушит, и холода он боится, а если и уродится его много, все равно половина зря пропадет — очень быстро портятся эти самые сливы. Нам нужна хорошая сушилка для слив. А что можно сделать, если в селе нет ни порядочной кузницы, ни кузнеца? Вместо того чтобы советовать, лучше бы… Извините, конечно, мы и за совет благодарны, только лучше бы нам дали хоть ржавенький какой-нибудь рашпиль или клещи, чтоб ухнали, то есть гвозди, было чем из копыт вытаскивать, а то клячу и ту не подкуешь… Эх, гражданочка дорогая, если б нам хоть какие-нибудь тисочки или захудалую наковальню! Мы бы как-нибудь кузню наладили. А уж когда вернется наш парень с дипломом в кармане, тогда мы горе забудем. Как знать, может, мы с ним и сушилку справим и до той скалы доберемся, что стоит позади Котлоны: камень для стройки будет свой… Когда вы нам вернете Ионику? У нас уже есть решение правления назначить его мастером…
— Партийная организация школы поставит вопрос о том, чтобы взять шефство над вашим селом, в котором, как нам известно, началась организация колхоза, — торжественно объявила София, вставая. — Мы поможем вам, чем только сможем… Кузня. Может, и еще что. Рабочие руки…
— Вот именно поэтому, гражданочка дорогая! Собираемся колхоз сделать — обязательно сделаем! Люди давным-давно прошения написали. Но колхоз-то колхоз, а с голыми руками за него не возьмешься. Государство, конечно, поможет нам, но пока суд да дело… Угольку бы нам! Угольку бы, мешок-другой кокса, — я ведь видел, у вас полон склад… И несколько листов жести нам нужно, и если б можно было — жестянщика, есть ведь у вас парень, Негусом его звать, мне его показал Ионика… А хорошо бы расщедрились на несколько листов железа. Беда, как нам его не хватает…
Вылку опять забрал в горсть подбородок, прикрыл глаза, и снова послышался такой звук, словно что-то жарилось и шипело на сковородке.
— Надеюсь, что поставим на ноги эту самую сушилку! — сказал он горячо. — А то пока снимешь сливу да свезешь в корзинах в город, она вся помнется, размякнет, и покупатели от нее нос воротят. Им ее зимой подай, хорошенько высушенную, душистую, аппетитную, — вот тогда и возьмешь настоящую цену.
