…Только что кончилась война. Дела в ремесленной школе едва начали налаживаться, он, Каймакан, работал, только и знал работу. В политику он не вмешивался. Но чем молчаливее и сдержаннее был Каймакан, тем общительнее становился Мохов. Долгими зимними вечерами, после уроков, прислонившись к чуть теплой печке, он старался вызвать Каймакана на разговор. Расспрашивал про Бессарабию — как шла тут жизнь при капитализме, и хотя он кое-что уже знал по своей работе в ремесленной школе времен ее эвакуации в Taгил. многие его вопросы представлялись Каймакану смешными.

— Сколько лей в день зарабатывал в среднем рабочий? Сколько хлеба можно было купить на эти деньги? А была в то время черная биржа?

Однажды Мохов вдруг спросил его:

— Кем работал ваш отец раньше?

— В ГТМ.

— ГТМ? Что это значит?

— Государственная табачная монополия.

— Монополия? Ага, ага! — Мохов оживился. — Стало быть, он был акционером? — продолжал он испытующе и настороженно.

— Нет, он был просто приказчиком. Продавал сигареты, спички.

Этот внезапный оборот даже как будто разочаровал директора, но в то же время и смягчил.

— Бедняга, сколько же мог заработать такой продавец? Сколько коробков спичек мог купить он сам на заработанные леи? Сосчитайте-ка в сотнях — так легче.

— Зачем же в сотнях? Продавец мог заработать в день на тридцать-сорок коробков.

— Невероятно! Как же он мог содержать свою семью, товарищ дорогой?

Когда выяснилось, что спички тогда стоили в двадцать раз дороже, Мохов изумился еще больше:

— Как же так?

— Очень просто. Такова была цена ГТМ. Монополия!

Оказалось, что монополия распространялась и на торговлю зажигалками и камушками для них и что нарушители облагались довольно внушительным штрафом. Мохов задумался. Но после минутного молчания стал расспрашивать снова:

— А мыло? Дорого стоило мыло?

— Дорого.

— А литр керосина?

— И керосин был не дешевле: монополия!

— Как? В таком нефтяном раю, как Румыния, был дорогим керосин?.. Но скажите, друг мой, то, что крестьяне продавали, тоже было дорого? Скажем, зерно, яблоки, сливы? — спросил он резко.

— Нет, — усмехнулся Каймакан, — это все продавалось по дешевке.

— Вот-вот! — воскликнул Мохов и потрепал его по плечу. — Теперь понимаете? Законы капиталистической экономики.

В этот холодный вечер, когда они вышли из школы, директор взял его об руку и все втолковывал, каким способом наживается буржуазия. Так он довел его почти до дому.

Позже, когда минул год с тех пор, как Каймакан стал работать в школе, Мохов, застав его однажды одного в конторке мастерской, неожиданно спросил:

— Почему вы не вступаете в партию, товарищ инженер?

Тот не сразу ответил, и Мохов глядел на него вопросительно.

— На фронте я не был, — сказал наконец Каймакан. — К тому же я только что вошел в работу. Что значит один год в ремесленном? Я чувствую себя студентом, только что со школьной скамьи…

Директор не спускал с него взгляда.

— И еще одно. Леонид Алексеевич, я все-таки из другого мира: Румыния была капиталистической страной. Социальное происхождение мое далеко не пролетарское. Родители мои, правда, под старость торговали в табачном киоске, но в свое время у них было маленькое именьице. Что и говорить, всякое бывало до того, как разорились…

— Пауперизация мелкой буржуазии, — подытожил, словно про себя, старик, согласно кивнув головой.

Каймакан сунул карандаш в блокнот, встал и вышел из-за стола.

— Я инженер, с головой ушел в свою специальность. — Он лишь сейчас взглянул директору прямо в глаза. — В политике я не разбираюсь и, признаться, не уверен, есть ли у меня способности к этому. Я хотел бы совершенствоваться, чтобы быть достойным звания инженера, чтобы приносить реальную пользу обществу.

— Понимаю, я вас понимаю, — проговорил Мохов спокойно, взяв чашечку, из которой дважды в день пил кипяток, опрокинул ее вверх дном и убрал на полку с инструментом.

— В конце концов, — добавил Каймакан, — меня смущает и то, что я недостаточно еще владею русским языком.

Мохов долгим взглядом смотрел на своего молодого заместителя, словно собираясь ему что-то объяснить, но потом, заворачивая в бумажку кусочек хлеба и засовывая его в карман, проговорил:

— Ну что ж! Поразмыслите, посоветуйтесь со своим разумом и совестью, а если решитесь все-таки вступать в партию, то знайте — первая рекомендация будет моя.

Вскоре Каймакан решился, и рекомендация старого большевика, несомненно, сыграла главную роль: Еуджен был принят в кандидаты партии.

Самым странным и необъяснимым показалось ему то, что Мохов и на партийном собрании в школе и на бюро райкома не постеснялся выложить все о его непролетарском происхождении.

Прошел положенный срок, и Каймакан стал членом партии. Многое переменилось вокруг него, переменился и он сам. А вот старик Мохов на последнем партсобрании чем-то встревожил его. У Каймакана все звучал в ушах его неожиданный вопрос насчет Топораша: почему, мол, он раньше был рационализатором, а теперь у него ничего не получается? Не понравилось ему и то, как Мохов смотрел на него во время выступления Софии.

И все началось с этого мямли Топораша. Он знал его больше понаслышке, хотя когда-то они и работали на одном предприятии. Много позже, после войны, он увидел на базаре, в длинной очереди за макухой, этого одряхлевшего, хотя и не старого человека, одетого в какое-то рванье. Он глодал комок макухи, сидя на тумбе, — видно, ноги его уже не держали. Каймакан тогда только что приехал в разбитый бомбами, еще дымившийся Кишинев, но уже замещал директора в ремесленной школе.

— Тебя не Топорашем зовут, приятель? — подошел к нему инженер, больше из любопытства.

Тот перестал жевать макуху, но глаз не поднял, только весь как-то насторожился.

— Господин Филипп Топораш, слесарь первого класса и чуть-чуть даже изобретатель, если я не ошибаюсь? — громко повторил Каймакан.

Против ожидания лицо бедняги снова стало равнодушным, а десны с редкими обломанными зубами опять начали обрабатывать жесткую макуху.

Наблюдая за ним скорей с насмешкой, чем с жалостью, Каймакан собрался уже уходить, как вдруг, словно вспомнив о чем-то, обернулся к старику и тронул его за рваный рукав.

— Ты мне тут не прикидывайся дурачком, мастер, — сказал он уверенно.

Он отвел его в сторону, не встречая никакого сопротивления.

— Скажи одно — ты мастер Топораш или нет?

И как только тот неопределенно кивнул, Каймакан, ни о чем больше не спрашивая, отчеканил:

— Поставлю тебя мастером в ремесленной школе. На всем готовом: жилье, питание, одежда по форме, почет и уважение…

В школе он его преподнес как некую ценную находку. Свои обязанности мастер Топораш стал выполнять вполне удовлетворительно.

Прошло несколько месяцев. Однажды, как раз когда Каймакан готовился к вступлению в члены партии, он зазвал мастера в тесную каморку, служившую тому чем-то вроде кабинета, и пригласил его сесть.

— Ну как поживаешь, мастер? Пришел немножко в себя? — спросил он, довольным взглядом окидывая недавно выданное обмундирование и ботинки старика.

Мастер пробормотал какие-то слова благодарности.

— Ничего, это только начало, — попытался он подбодрить Топораша. — Получишь и квартиру, не беспокойся. Как только будет достроено общежитие… Получишь, обязательно получишь. Поселишься с семьей. Почему бы тебе не привезти всю свою династию?

Топораш сделал неопределенное движение рукой и с этой минуты оставался глух ко всем попыткам инженера сблизиться с ним.

— Мучаются в деревне. Ждут от меня весточки. А какой толк?

— Как так? Надо же все-таки привезти их сюда.

— Пускай сидят себе там. Поспеют с козами на торг.

— Скажи мне одно, приятель, — инженер уже начал терять терпение, — нравится или не нравится тебе школа, доволен ты своей службой или нет?

— Ребята славные… — процедил мастер. Славные ребята, — повторил он, избегая взгляда инженера. — Я могу идти?