Холодное утро. Но пройдет час-другой — взойдет солнце, пригреет, и ты сам как-то оттаешь, зашевелится в тебе забытая грусть о чем-то несбывшемся, упущенном…

Молдавская осень… Настанет полоса холодов, вот уже, кажется, совсем зима — и вдруг опять гепло, опять солнце.

— Товарищ Колосков! Сергей Сергеевич!

— Сергей! — это закричал справа самый маленький. — Расскажи нам дальше про Алешу! Расскажешь?

Урок гимнастики.

Вот стоит в строю Ион Котеля, единственный из учеников, у которого есть отец и мать. Он все такой же ребячливый, как в прошлом году, но на лице его с недавних пор появилось выражение обиды — единственная недетская черта.

Вот Миша Хайкин, Игорь Браздяну и Кирика Рошкулец. Хайкин так вытянулся за последнее время! Не то от слабости, не то от лени красивая кудрявая голова его никак не держится на плечах прямо, все время клонится к груди, и неокрепшая спина начинает слегка сутулиться, Миша не может стоять на месте, переминается с ноги на ногу, покачиваясь, как тростинка на ветру.

Только Игорь Браздяну держится свободно и непринужденно, даже развязно, все его тело, и руки, и ноги разболтаны, он не напрягает ни мышц, ни взгляда, ходит развинченной походкой. Такой он и в работе.

Зато в Рошкульце, как ни в ком другом, чувствуется, зреет что-то суровое, непреклонное, непримиримое — это поднимает его и в собственных глазах и в глазах окружающих.

На этом уроке гимнастики присутствовали и новички, которых еще никто и по имени не знал. Они проделали все упражнения, сейчас наступила перемена, и ребята требовали, чтобы физрук рассказывал им дальше про Алешу. Все уселись на досках, сложенных под стеной, и, щурясь на позднее осеннее солнце, приготовились слушать.

Ох, эта переменчивая молдавская осень…

Из-за нее Сидор то и дело попадал впросак. Он получил приказание обмундировать школьников-новичков. Погода стояла теплая, и завхоз выписал со склада летнюю одежду. Но пока выправили все документы, пока привезли эту одежду в общежитие, внезапно начались заморозки. Потребовалась совершенно другая одежда. А отвечать пришлось, конечно, ему. Он получил взбучку от Каймакана.

Потому-то Сидор и появился сейчас во дворе, волоча за собой чем-то набитый наматрацник. Мальчики столпились вокруг него.

— Разбирайте, ребята, — запыхавшись, крикнул он радостно, — выбирайте себе каждый по росту!

Несколько минут Мазуре стоял в сторонке, пытаясь отдышаться, а ученики развязали мешок и высыпали оттуда целую кучу курток и стеганых ватников. Все захохотали.

Мазуре смотрел на них в недоумении. Он так хотел порадовать их новой одеждой! Почему же они смеются? Что им не нравится? Завхоз смотрел на юные лица, на загорелые дочерна руки и наконец понял: зимние куртки, стеганые ватники в такой солнечный день… да еще во время урока гимнастики!

— Дядя Сидор, когда ты раздобудешь хоть несколько пар валенок? — с невинным видом спросил Игорь Браздяну. — Говорят, прошлой ночью несколько человек замерзло.

— Ничего, — возразил Хайкин, — недаром говорится: покупай телегу зимой, а сани — летом.

— Товарищ Мазуре, — Игорь сделал серьезное лицо, — шутки в сторону, но Хайкину нужно было бы подобрать кожух по росту, не то он замерзнет в мастерской во время работы.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, — обернулся к Игорю Некулуца. — Смотри, как бы и тебе не пришелся по плечу этот кожушок. Вы ведь одного роста.

Среди всех этих шуток и смеха раздался звонкий голос дежурного:

— Завхоза товарища Мазуре к замдиректора товарищу Каймакану!

Сидор бросился собирать раскиданную одежду, но ученики его опередили. В одно мгновение все было засунуто в наматрацник. Двое рослых парней-старшеклассников подняли его на плечи и потащили в общежитие. Сидор поспешил вслед за ними…

Ветерок выхватил из окна кабинета и далеко разнес обрывки пренебрежительных слов:

— Где оконное стекло? Долго школа будет стоять с пустыми рамами? Тебя давно пора уволить. Ведь осень на дворе! Не сегодня завтра мороз!

А физрук все поглядывал на двухэтажное облупленное строение с маленькими окошками, где помещалось общежитие. Входная дверь, расшатанная, криво висящая на петлях, похожая на дверцу голубятни, была сейчас плотно закрыта на щеколду.

Колосков искоса поглядывал на эту дверь, представлял себе: он нажимает на щеколду, входит в коридор… классы, справа стеклянная дверь в библиотеку. Он открывает ее…

— Ну, Сергей, ну что же ты молчишь? — раздается требовательный голос одного из новичков. Мы же проделали все упражнения, расскажи нам дальше про Алешу. Он пошел на войну, сражался с фашистами… А потом?

Колосков вынул из кармана часы, задумался на минуту и потом начал:

— Да, как я вам рассказывал в прошлый раз, Алеша со стариком лежали в яме, обожженной по краям.

Они лежали и стреляли по очереди. Сержант изредка подносил им патроны, кое-какую еду и был. собственно, единственной их связью с окруженной частью.

Когда выдалась минута передышки, снова подполз сержант, но вместо того, чтобы принести им хоть что-нибудь поесть, дал каждому по нескольку гранат и передал приказ покинуть эту яму. Он указал на домик, стоявший в конце полянки:

„Проберитесь туда, спрячьтесь на чердаке. Если немцы пройдут возле этого домика, будете отстреливаться… Гранаты поберегите! Только на крайний случай!“

Колосков помолчал. Судя по его рассеянному взгляду, можно было подумать, что он рассказывает о чем-то совсем ему постороннем. А мальчики слушали, не пропуская ни слова, впились в него глазами.

— Сержант повторил, что из нового укрытия они непременно должны вести огонь, но что патроны ему вряд ли удастся еще принести.

Сержант лёг и пополз туда, где участились выстрелы.

Орудийная пальба вспыхнула вдали. Тяжкое уханье взрывов встряхнуло землю. Чувствовалось, как вздрагивает воздух и что-то с визгом проносится над деревьями и падает где-то, вспарывая лес и поле.

Оба солдата спрыгнули в пожелтевшую, влажную от инея траву перед домиком и бросились на землю. Но гул доносился словно из самых недр земных и сливался с гибельным воем воздуха.

Теперь Колосков уже не был хладнокровен. Казалось, что он рассказывав все это не ученикам, сбившимся вокруг него, что он вообще забыл об их существовании. Он смотрел куда-то вдаль и словно видел там то, о чем говорил.

— Этот вой! Хотелось оглохнуть, лишь бы не слышать. Хотелось вжаться в землю, дождаться затишья хоть на миг… И вдруг жерла всех орудий разом замолчали. Настала тишина, такая хрупкая, непрочная, какая бывает после тяжелой болезни.

Кто не знает, что после артподготовки начинается атака!

Старик первый поднялся на колени тут же, где лежал, и стал раскачивалься, причитая:

„Сейчас немцы нас тут пристукнут, увидят, что у нас оружие в руках…“

Он в страхе упал, поднялся, снова повалился, словно бил земные поклоны. Редкая седая борода… Жалобно сощуренные глаза в морщинистых веках…

„Идем отсюда, сынок, бежим, пока нас не заметили, — молил он, как помешанный, и оглядывался в отчаянии, — наших уже и не слышно — то ли отступили, то ли пушки их побили…“

А Алеша все время не спускал глаз с ближнего дерева. Он приник к ложу винтовки.

„Ложись!.. Молчи!“ — приказал он вполголоса.

Старик послушно лёг.

„А теперь, — продолжал Алеша, — попробуй доползти до наших, — может, разживешься патронами“.

Старик ожил чуть-чуть. „Может, я и харчей раздобуду?“ Запахнул по-стариковски шинель, подтянул пояс, сдвинул за спину подсумок и осторожно стал сползать под гору.

Алеша остался на посту.

Молчали птицы. Не жужжали насекомые. Не слышно было дыхания ночи, шепота леса. Луна скрылась за верхушками деревьев. Глаза разведчика были прикованы к стволу ближайшего дерева. Время стояло на месте… И вот наконец какое-то пыхтение, и вскоре подполз на четвереньках старик. Он повалился у ног Алеши.

„Нашел? Что приказали?“ — шепотом спросил Алеша, по-прежнему не отводя глаз от цели.